"Майя Луговская. Триптих " - читать интересную книгу автора

Бросила трубку.

Снег это радость, это чистота, и в каждой снежинке целый мир. Я готова
плакать, когда он тает. И как он грязнится, снег, здесь в городе. А у нас
что? Пески. Я шла переулком, и снег лежал, его было так много, и он заглушал
шаги, и так было тихо, и так светло от чистоты и белизны, и ночью светло.

Конечно, ничто не раздражает так, как чужой телефонный разговор, да еще
если он бесконечный. Танечка все время злится на меня, что я подолгу
разговариваю. Но если уж сама засядет, то можно лопнуть. Ей можно, а мне
нельзя. Логика железная. И так во всем.
Наверное, не надо было, чтобы я родилась. Папе с мамой это не надо было
в первую очередь. Если бы я была им нужна, разве они бы согласились, чтоб я
уехала. Ощущать себя в будущем, будущее в себе. Что это значит? Мне кажется,
что я жила и всегда буду жить. Форма? Ну этого я не знаю.

Танечка уверена, что очень современна. Дружит с молодежью, это она так
считает, что дружит. Как люди ничего в себе не понимают. Ведь и молодежь в
ее воображении совсем не такая, какая есть, а такая, как ей хочется, какую
она себе выдумала. И ее аспиранты, студенты делают вид, что дружат с ней как
с ровесницей. Дудки. Ничего подобного. Я видела, как они приходят к ней
домой на консультации. Обман сплошной, двойной обман. Мне, может быть, ее
больше всех жалко. Танечка считает, что она их очень любит. А по-моему, она
любит только себя. Я знаю, что и меня она не любит. Наверное, вообще не
знает, что это такое кого-нибудь любить. Потому-то мне и жаль ее, а Лешка не
пони мает. Я ему пытаюсь внушить. Он хороший, но слишком большой
материалист.
Подумаешь, знаний у нее много, а кому они нужны, чужие знания, ими не
попользуешься. Каждый сам знания приобретает. Они не твои, это даже не чужие
деньги, их хотя бы можно украсть. А то и бабушка моя взялась меня учить. Вот
бабушку мне совсем не жаль, потому что бабушка в доме - власть.

В нашем городе, по-моему, есть тайное общество, правда, у собак. Я
часто наблюдала, как по утрам, они возвращаются откуда-то озабоченные,
возбужденные, что-то обсуждают между собой. Когда я их встречала стаями по
утрам, маленьких и больших, лохматых и гладкошерстных, мне всегда казалось,
что они возвращаются именно с какого-то тайного совещания, и очень
завидовала им. А что? Может быть, и так. Мне говорили, по ночам они охотятся
в песках, но что мы, люди, знаем вообще? Только воображаем о себе очень
много.

Что я такого плохого сделала? Ведь всем этого так хотелось - моего
института. Я бы ничего и не выдумывала, никогда бы не обманывала. Разве это
легко? Но уж раз все вы так хотели, волновались, переживали, то ради вас я и
пошла на это, и все разыграла. А теперь меня же обвинят. Я хотела только,
чтобы все успокоились. Обо мне ведь никто не подумал. Дали бы хоть
осмотреться в Москве, никуда не гнали. Может, я и устроилась бы на
какой-нибудь завод и еще как бы хорошо работала. Нет, подавай всем институт.
Ну и получилось. Никто никого не может понять, и главное даже не хочет. А
вот я всех хочу, и за это меня же осуждают.