"Н.Лухманова. Девочки (повесть) " - читать интересную книгу автора

дома.
Мы легли спать, наболтавшись вволю о предстоящем удовольствии, и все
просили нас разбудить как можно раньше, чтобы мальчикам сбегать в ближайший
лес,
принести моху, еловых ветвей и устроить триумфальную арку.
Была темная июльская ночь... я проснулась, услышав голос няни, будившей
меня.
- Барышня, Наденька, родная, вставайте...- Необычная тревога, странный
шум, голоса разбуженных братьев, вопросы, торопливые ответы - все заставило
меня быстро вскочить в кроватке.
- Что, няня? Отчего темно? Пора вставать?
- Голубушка, миленькая барышня, давайте скорей одеваться, надо к
папеньке скорей бежать, в бельведер...
- Зачем к папе? Разве праздник будет там?
- Не праздник у нас, а горе... папенька захворал, мамашенька уже там, а
братцы вон уже оделись - бегут; давайте ножки скорей обую.
Дрожащими руками няня все-таки заботливо одела меня, закутала, и мы
побежали с нею; во дворе нас ждал дворник, няня велела ему взять меня на
руки, так как ночь была темная и я не могла бежать по полю.
В бельведере была страшная суматоха; нас не впустили в комнаты отца, а
ввели вниз, в те комнаты, которые занимал живший с ним офицер. Люди входили,
выходили, кричали, требовали, я видела нашего доктора, Фердинанда Карловича,
и другого, корпусного, Степана Алексеевича, который бывал у нас; оба они
говорили с фельдшером о том, что надо немедленно пустить кровь, потом пошли
все наверх; я сидела на большом, обитом темной кожей диване, без слез, без
вопросов, и только глядела на все, что происходило кругом.
Мать входила несколько раз, но не обращала на меня никакого внимания.
Она плакала, бросалась в кресло, ей подавали воду и нюхать какой-то флакон,
уговаривали не падать духом, и кто-то спросил ее:
- Детей он благословил?
Она зарыдала еще громче:
- Ах, он без языка, без движения, детей и нельзя туда...
Я вдруг вскочила с дивана.
- Я хочу к папе...- объявила я и побежала к лестнице.
Няня перехватила меня, но страх того неизвестного, что окружало меня с
той минуты, когда я проснулась, теперь охватил все мое существо; непонятные
слова матери, услышанные мною, вызвали у меня образ отца, и уже никто, ничто
не могло остановить меня. Я вырвалась от няни с криком:
- Папа, мой папа! - и побежала по лестнице. Но там мне загородил дорогу
Фердинанд Карлович; в открытую им дверь я все-таки успела разглядеть отца,
лежащего на кровати, фельдшера на коленях около него и на полу большой таз,
полный какой-то темной жидкости.
Фердинанд Карлович крепко держал меня, а я билась в его руках.
- Нельзя к папе. Нельзя... Он очень болен, пойди и скажи маме, что он
жив и будет жить; слышишь, будь умницей, теперь не время капризничать, а
главное, нельзя кричать: папе нужен полный покой...- И негромкий голос его
был так внушителен, что я перестала биться, стихла, позволила подоспевшей
няне свести себя с лестницы и передала матери слова доктора.
С отцом был апоплексический удар, и хотя жизнь его была спасена, но
служба стала невозможна. В эту ночь погибла вся веселая, беспечная жизнь