"Евгений Лукин. День Дурака" - читать интересную книгу автораписателей. Перед стеклянными дверьми воздвигся хмурый охранник, пытаясь
связаться с кем-то по сотовому телефону. Тем же самым занимался и стоящий неподалеку милиционер, но, кажется, с меньшим успехом. Рация в руке его шипела и трещала. Причиной беспокойства представителей силовых структур было небольшое, но шумное скопление народа на тротуаре. Судя по всему, люди пришли против чего-то протестовать, причем по велению сердца. Ни единого типографского или хотя бы выведенного на принтере плаката, всего две картонки с каракулями вкривь и вкось. На одной значилось: "Пируете? А народ вымирает!" На другой - коротко и емко: "Доколе?!" Десяток пенсионеров и примерно столько же горластых корявых теток в обязательных вязаных шапках - шерстяных и мохеровых. Возраст политической зрелости. Как только женщине становятся не нужны буржуазные прокладки, она выходит на улицы и требует возвращения справедливого строя. Подробно живописать собравшихся нет смысла. Возьмите любую фотографию любого стихийного митинга - и на вас уставятся те же самые люди, даже если один снимок сделан сегодня в Решме, а другой лет двадцать назад в Кинешме. Не меняются поврежденные жизнью лица, не снашиваются вязаные шапки... За неимением трибуны или хотя бы ступеней, речи произносились с крышки канализационного люка. - Миллионы гребут!.. - изнемогал сорванный в поисках правды старческий голосишко. - Гонорары?.. Не бывает таких гонораров! Это сколько понаписать надо, чтобы миллион получился?.. Потом зачитали по бумажке что-то гневное, а саму бумажку вознамерились прилепить к стеклянным дверям, однако охранник не позволил: двери, как и Русский бунт был, по обыкновению, бессмыслен - стать же беспощадным ему не давала малочисленность участников. Наконец, посовещавшись, прилепили рукописный упрек к серебристо-серой доске с выпуклыми литерами - уж она-то наверняка принадлежала Союзу писателей. Не доезжая десятка метров до сборища, к тротуару причалила легковушка местного телевидения, откуда выскочил и обмер, остолбенев, Мстиша Оборышев. Черты редактора как никогда напоминали теперь застывшую гроздь восковых струек. Полчаса назад, получив от начальства задание отразить какой-то митинг, он, естественно, напомнил о своей принадлежности к редакции культуры. На это ему с угрюмой усмешкой ответили, что, во-первых, митингуют перед Домом литераторов, а во-вторых, сам заварил - сам и расхлебывай. До последнего мгновения Мстиша надеялся, что слухи о происходящем сильно преувеличены. Ай-яй-яй-яй-яй, что делается! Совсем народ сбрендил... Оставив оператора искать ракурсы (выехали, как и полагается, вдвоем), Оборышев, доставая на ходу корочки, устремился прямиком к милиционеру. - Здравствуйте! Телевидение. Не подскажете: митинг санкционирован? - Разбираемся, - уклончиво заверил тот. Подошел охранник и попросил не брать в кадр слово "Клоацина", поскольку в связи с акцией протеста это может опорочить имя фирмы. Оборышев пообещал, что не будет. Створки витринного стекла шевельнулись. Толпа, утробно заворчав, подалась к низенькому плоскому порогу, но из прозрачных дверей вышла всего-навсего Олена Стременная, корреспондент "Вечерки". К ней кинулись с |
|
|