"Евгений Лукин. День Дурака" - читать интересную книгу автора

писателей. Перед стеклянными дверьми воздвигся хмурый охранник, пытаясь
связаться с кем-то по сотовому телефону. Тем же самым занимался и стоящий
неподалеку милиционер, но, кажется, с меньшим успехом. Рация в руке его
шипела и трещала.
Причиной беспокойства представителей силовых структур было небольшое,
но шумное скопление народа на тротуаре. Судя по всему, люди пришли против
чего-то протестовать, причем по велению сердца. Ни единого типографского или
хотя бы выведенного на принтере плаката, всего две картонки с каракулями
вкривь и вкось. На одной значилось: "Пируете? А народ вымирает!" На другой -
коротко и емко: "Доколе?!" Десяток пенсионеров и примерно столько же
горластых корявых теток в обязательных вязаных шапках - шерстяных и
мохеровых. Возраст политической зрелости. Как только женщине становятся не
нужны буржуазные прокладки, она выходит на улицы и требует возвращения
справедливого строя.
Подробно живописать собравшихся нет смысла. Возьмите любую фотографию
любого стихийного митинга - и на вас уставятся те же самые люди, даже если
один снимок сделан сегодня в Решме, а другой лет двадцать назад в Кинешме.
Не меняются поврежденные жизнью лица, не снашиваются вязаные шапки...
За неимением трибуны или хотя бы ступеней, речи произносились с крышки
канализационного люка.
- Миллионы гребут!.. - изнемогал сорванный в поисках правды старческий
голосишко. - Гонорары?.. Не бывает таких гонораров! Это сколько понаписать
надо, чтобы миллион получился?..
Потом зачитали по бумажке что-то гневное, а саму бумажку вознамерились
прилепить к стеклянным дверям, однако охранник не позволил: двери, как и
узорчатая мостовая перед ними, являлись собственностью фирмы-арендатора.
Русский бунт был, по обыкновению, бессмыслен - стать же беспощадным ему не
давала малочисленность участников. Наконец, посовещавшись, прилепили
рукописный упрек к серебристо-серой доске с выпуклыми литерами - уж она-то
наверняка принадлежала Союзу писателей.
Не доезжая десятка метров до сборища, к тротуару причалила легковушка
местного телевидения, откуда выскочил и обмер, остолбенев, Мстиша Оборышев.
Черты редактора как никогда напоминали теперь застывшую гроздь восковых
струек.
Полчаса назад, получив от начальства задание отразить какой-то митинг,
он, естественно, напомнил о своей принадлежности к редакции культуры. На это
ему с угрюмой усмешкой ответили, что, во-первых, митингуют перед Домом
литераторов, а во-вторых, сам заварил - сам и расхлебывай. До последнего
мгновения Мстиша надеялся, что слухи о происходящем сильно преувеличены.
Ай-яй-яй-яй-яй, что делается! Совсем народ сбрендил...
Оставив оператора искать ракурсы (выехали, как и полагается, вдвоем),
Оборышев, доставая на ходу корочки, устремился прямиком к милиционеру.
- Здравствуйте! Телевидение. Не подскажете: митинг санкционирован?
- Разбираемся, - уклончиво заверил тот.
Подошел охранник и попросил не брать в кадр слово "Клоацина", поскольку
в связи с акцией протеста это может опорочить имя фирмы. Оборышев пообещал,
что не будет.
Створки витринного стекла шевельнулись. Толпа, утробно заворчав,
подалась к низенькому плоскому порогу, но из прозрачных дверей вышла
всего-навсего Олена Стременная, корреспондент "Вечерки". К ней кинулись с