"Евгений Лукин. Тризна" - читать интересную книгу автора

не смог и, видимо, чтобы хоть как-то оправдать свое отсутствие, отпустил
Ордынцева на весь остаток дня.
Что ж, спасибо, Даня.
Ордынцев криво усмехнулся наполненной стопке. Вспомнилось, как кто-то
из его знакомых недавно жаловался на бессмысленность жизни. Идиот. Он бы еще
на отменное здоровье пожаловался. Или на избыток денег. Смысл ему подавай!
Да знаешь ли ты, насколько он страшен, этот смысл?
Исход дня был предрешен. Первую стопку - за Володьку. Вторую - за
прочих убиенных. А там, глядишь, и на себя пара капель останется.
Главное - удержаться и не сходить за новой бутылкой.
- Земля пухом, - глухо сказал неверующий Ордынцев и медленно
перекрестился.
Тронул стопку, тут же отдернул пальцы. Нет. Не так. Не сразу. Иначе
мысли спутаются, останутся одни всхлипы.
Странную эту привычку учинять время от времени досмотр и опись потерям
Ордынцев приобрел к сорока пяти годам. После того как Миньку Дьякова нашли
на железнодорожных путях с перебитым шейным позвонком и пустыми карманами.
Несчастный случай.
- Ну ты тоже не прав, - возразил знакомый Ордынцева (отставной опер), с
которым он поделился своим возмущением. - Вечно вам убийства мерещатся!
Почему не предположить самое простое? Шел по шпалам. Ночью. Наверняка
поддатый. Споткнулся, сломал шею. Потом идет какой-нибудь прохожий, видит
труп. Что ж он, карманы не обшарит?
И все бы звучало убедительно, не повторяйся каждый раз одно и то же.
Либо от несчастного случая, либо с сердечной недостаточностью. Что бы ни
стряслось.
Редкое исключение: Саня Коваленко. Добрейшей души человек, румяный
увалень с виноватой улыбкой. Был впервые в жизни задержан, а в отделении, не
зная порядков, вступился, по слухам, за избиваемого. Вот тут уже ничего
замять не смогли. Три милицейские версии. Первая: подобран на улице.
Инфаркт. Вторая: в вытрезвителе упал с табуретки, повредил череп.
Независимая экспертиза установила, что череп поврежден в двух местах. То
есть Саня, выходит, падал с табуретки дважды. И оба раза со смертельным
исходом. Потом был суд. Виновный сотрудник милиции отправился на зону, где и
погиб год спустя. Правда, поговаривали, что осудили не того.
А случилось это аккурат за пять лет до Миньки Дьякова.
Когда Ордынцеву сказали о Миньке (через неделю после похорон), он купил
бутылку и, запершись, решил помянуть всех своих знакомых, умерших, как
выразились бы на Корсике, злой смертью. Чтобы не надраться, поставил
условие: поминать только тех, кого знал лично. О ком слышал - те не в счет.
И все равно надрался.
Уже после первой стопки с удивлением обнаружил, что до девяносто
первого года убитых всего двое: лирический поэт Юрий Рябинин да Сережа
Куцый. Рябинина застрелил сумасшедший дезертир-пограничник. Ехали они втроем
выступать на какую-то заставу в горах Копетдага: Рябинин, кто-то из
классиков туркменской литературы и местный секретарь ЦК. Дезертир выпустил в
их машину два рожка. Не уцелел никто.
Сережу нашли повесившимся в московском подъезде. Как он очутился в
столице, непонятно. Да и причин особых свести счеты с жизнью у него вроде не
было. А главное - шапка. В шапке не вешаются. Тем не менее официальная