"Самуил Лурье. Успехи ясновидения " - читать интересную книгу автора Возможно, мистер Крузо, что вы правы, - мог возразить на это де
Бражелон (или, допустим, кавалер де Грие из романа аббата Прево). Но существуют и такие ценности, - несомненно подлинные, - о которых вам не дано ни малейшего понятия. Такова любовь. Никто не осуждает вас за этот холод сердца, боже упаси, драгоценный сэр. Нельзя без ужаса и помыслить, сколь нестерпимо страдали бы вы на острове Отчаяния, умей вы кого-нибудь любить сильней, чем самого себя, и тосковать по дорогому существу, а не по людям вообще. Современники полагали, видите ли, что перед ними подлинные записки "моряка из Йорка". Мы-то знаем, что этот упрек следовало адресовать автору - Даниэлю Дефо. Не зря Диккенс называл его бесчувственным писателем. В романах Дефо никто никого и ничего не любит, их пружина - корысть, азарт, инстинкт самосохранения. Престарелый Лев Толстой, задумавшись как-то о Робинзоне, вывел в дневнике два слова: "цель жизни". В самом деле, где она, цель? Не есть ли благоденствие, достигнутое Робинзоном на острове, - все та же бессмысленно-себялюбивая золотая середина, от которой он в юности бежал? Не этим ли объясняется и странный жребий романов Дефо? Мировая литература переписывает его сюжеты наново. "Путешествия Гулливера" были придуманы отчасти из презрения к Робинзону. Манон Леско - это Молль Флендерс, увиденная влюбленными глазами. Оливер Твист сворачивает с пути, пройденного полковником Джеком. Миледи в "Трех мушкетерах" заступила место Роксаны. И "Робинзон Крузо" (опять-таки переделанный) стал чтением для малышей, а подросткам подавай "Таинственный остров"... Но все-таки Дефо был первый! Именно он, с его неблаговидным, но таким первый сумел вообразить свое поведение в чужой судьбе, в ином обличье и отдать вымышленному персонажу свои собственные воспоминания и горести, и перемешать все это так, чтобы получилось повествование непререкаемо достоверное (с подробностями одна мельче и точней другой), то есть изобрести прием, на котором основано искусство современного романа - искусство "правдоподобной выдумки". И, может быть, только человек, которому, как Дефо, случалось разориться дотла, и отведать тюремного заключения, и стоять на эшафоте, продев голову и руки в деревянную колодку, и многократно рисковать жизнью, и продавать честь, - может статься, только такой человек в силах был задумать "Робинзона Крузо", книгу великую, потому что в ней впервые исследована задача о необходимых и достаточных условиях человеческого существования (и доказано, что человеку есть на кого положиться; это не так уж нелепо - надеяться на самого себя). Сам Дефо говорил, что этот роман - всего лишь аллегорическое изложение его биографии. Догадывался ли он, что напророчил себе одинокую, отравленную манией преследования кончину? Если на то пошло, писатель не обязан выситься в памяти потомков столпом добродетели. Впрочем, Дефо думал иначе, и, когда один критик обругал его в печати "наемным орудием" и даже еще похлестче, будущий автор "Робинзона Крузо" отвечал так: "М-р Даниэль Де Фо прославился своими писаниями, ибо в них находят превосходство таланта, смирение духа, изящество стиля, солидность, возвышенность воображения, глубину суждения, ясность восприятия, силу |
|
|