"Самуил Лурье. Успехи ясновидения " - читать интересную книгу автора

- Похоже на глубокую мысль, а если вдуматься - всего лишь звучная
фраза, придуманная для самообороны. Мало ли, вдруг спросит когда-нибудь,
кто-нибудь, иностранец или потомок, простодушно или язвительно: простите
мое невежество, г-н Поэт, как называются ваши главные сочинения? Он и
ответит: лучшие мои вещи написаны, увы, другими: так, например, Гете меня
опередил; но вы, читая его стихотворения, "верьте или, старайтесь уверить
себя, что они все переведены с русского, с Жуковского, или vice versa". Он
заготовил несколько таких афоризмов, очень удачных, и поныне всякий знает:
"подражатель стихотворец может быть автором оригинальным, хотя бы он не
написал и ничего собственного"; и что переводчик в стихах - не раб, но
соперник...
И все-таки, когда в письме к Смирновой (осень 1845 года) Жуковский
говорит о себе, что он не "самобытный поэт", а "переводчик, впрочем, весьма
замечательный", - становится жаль его; становится видно, что втайне он
придавал этому различию важность. Уж наверное в грустные минуты жизни,
особенно под старость, Жуковский не без горечи раздумывал о том, какое
странное дарование ему досталось: и голос сильный, и вдохновение высокое,
неподдельное, а лица нет, вернее - первого лица нет, - этакое
грамматическое увечье - и сказать о себе от себя нельзя иначе как в
перевоплощениях, в чужом обличье, под маской. "Это вообще характер моего
авторского творчества, - писал он Гоголю: - у меня почти все чужое или по
поводу чужого, - и все, однако, мое". И это опять весьма продуманная, почти
самодовольная самокритика, имеющая целью предупредить и отвести бестактные
упреки, - но Гоголь не пощадил своего бывшего благодетеля, не отменил
диагноза, поставленного года полтора назад, в статье о русской поэзии.
"Лень ума, - объявил там Гоголь, переходя к Жуковскому, - лень ума помешала
ему сделаться преимущественно поэтом изобретателем, лень выдумывать, а не
недостаток творчества". Вокруг было рассыпано множество комплиментов самых
великодушных: приходилось только диву даваться, как это славно и как
полезно для России, что у Жуковского именно такой уклад ума; оказалось, что
в сущности тут и не "лень выдумывать", а "гений восприимчивости", данный
русскому народу, "может быть, на то, чтобы оправить в лучшую оправу все,
что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами";
снисходительный автор "Выбранных мест из переписки с друзьями" даже
замечает в ранней поэзии Жуковского "признаки творчества". Все же от этаких
похвал не поздоровится, и первый вариант статьи Гоголь по требованию
Жуковского сжег, а второй не стал ему показывать. Но напечатал.
- Вот что значит разность поколений. Когда юные воспитанники
Царскосельского лицея срывающимися от восторга голосами наизусть
декламировали "Певца во стане русских воинов" своим кузинам - ровесницам
Наташи Ростовой, а те обливались слезами над "Светланой", - Гоголь, если
дозволено так выразиться, еще пешком под стол ходил; и ему едва исполнилось
семь лет, когда вышли первым изданием "Стихотворения" Жуковского (среди
которых были "К Нине", "Теон и Эсхин", "Славянка", "Вечер"), открывшие
десяткам, а то и сотням задумчивых подростков - сверстников Владимира
Ленского и Татьяны Лариной - новую вселенную. Гоголь разминулся с поэзией
Жуковского, не успел в нее влюбиться, пока она была молода и волновала
молодых. А тот Жуковский, с которым он приятельски сошелся в 1830 году, был
не похож на прежние свои стихи, вспоминал о них с неохотой, предпочитал им
(как и все вокруг) пушкинские, и вообще давно оставил лирику. Видно, что