"Оскар Лутс. Лето (Картинки юношеских лет)" - читать интересную книгу автора

стариком Куслапом, которого Тоотс хорошо помнит со школьных времен. Гостю из
России кажется, будто он уже давным-давно видел где-то и этот сизо-серый
платок, что на шее у Куслапа, возможно, в этом платке привозили Куслапу хлеб
из дому. Возможно... Взгляд Тоотса скользит по грубошерстному, сшитому из
домотканого сукна костюму Куслапа, по его женским резиновым сапогам, и все
это кажется ему малоутешительным. На маленьких бледных ушах Тиукса еще видна
пыль, осевшая за целую неделю работы, а искусанная блохами шея его такая же
худенькая, какой была в школьные годы.
"Да, да, - рассуждает про себя Тоотс, - черт знает, бывают же люди,
которые вообще не меняются. Взять хотя бы того же Кийра: начал он носить
ботинки на пуговичках и будет их носить до самой смерти; был
остолопом -таким до самой смерти и останется".
Единственный, благодаря кому разговор между бывшими школьными
товарищами еще кое-как клеится, - это Имелик. По его совету, все четверо
заходят наконец в церковь.
Кийр, поддернув брюки, опускается на колени и быстрым шепотом читает
"Отче наш"; при этом губы его смешно вытягиваются в трубочку, словно ему
хочется объяснять богу, что он, Кийр, не такой уж грешник, как это может
показаться с первого взгляда. Уголком глаза он наблюдает за стоящим рядом
Тоотсом и приходит к убеждению, что если кому-либо из жителей Паунвере
уготованы вечные муки, то дьяволу и его подручным не придется далеко искать.
Здесь, рядом с ним, и стоит этот человек, и на боках у него, вероятно, черти
уже высмотрели местечко, куда воткнуть свои вилы. Вытащив из кармана
молитвенник с золотым обрезом, Кийр отыскивает псалом, который сейчас поют,
откашливается и тоненьким голоском начинает подпевать. Голос этот кажется
Тоотсу до того неожиданным, что он чуть отодвигается в сторону; в то же
время он старается вычислить, как долго смог бы он вытерпеть этот писк, если
бы его заставили слушать. Но рыжеволосый вдруг умолкает и несколько раз
проглатывает слюну: в церкви появляется хозяйская дочь с хутора Рая. Она
медленным шагом направляется к алтарю. Многие прихожане смотрят вслед
молодой девушке и подталкивают друг друга локтем, как бы желая сказать, что
вот и пришла наконец та, кого ждали. Тоотсу чудится, будто он слышит шелест
шелка, и он вопросительно глядит на Имелика; тот отвечает едва заметным
кивком головы. Куслап стоит чуть поодаль; ему все одно, что слушать - слово
божье или человеческое. Ему чужды все страсти земные, в мозгу его изредка
всплывает лишь одна мысль - о завтрашнем трудовом дне. Он не требует от
судьбы ничего лишнего: пусть только завтрашний день не будет хуже
сегодняшнего. Да и сама судьба ничего ему не дарит, кроме возможности
тихонько двигаться по узкой тропиночке, так же, как и многие другие. И какое
Тиуксу дело до того, что кто-то, шурша шелковой юбкой, вошел сейчас в
церковь и что рыжий соученик его, вытянув шею, внимательно следит за этой
девушкой.
Постепенно Имелику становятся понятны загадочные намеки Тоотса на
площади перед церковью. По его задумчивому лицу пробегает тень - кажется,
его что-то вдруг огорчило. Та же, что, шурша юбкой, вошла в церковь, нашла
уже себе местечко неподалеку от кафедры и сидит сейчас с таким видом, будто
она - одно из самых несчастных существ в этом грешном мире.


XIV