"Аркадий Львов. Человек с чужими руками (Сб. "Фантастика-65")" - читать интересную книгу автора

было все-таки крайне неприятно: нарушая чувство стабильности, оно рождало
настроение непрочности и призрачности.
Наконец Валк заснул. Сон был глубокий, без сновидений, без того
обычного фона окраинных тревог, который с недавних пор почти не покидал
его. Но тем загадочнее был внезапный звонок, который выбросил Валка из
сна. Это был очень резкий, пронзительный телефонный звонок, прозвеневший
не вне, а где-то внутри. Причем - и это удивительнее всего - он с самого
начала знал, что звонит не видеотелефон, а именно внутри звонит, хотя по
тембру это был звонок видеотелефона.
Через минуту загорелся экран видеотелефона: когда Валк бодрствовал,
фотоглаз отключал звонок.
- Извините, профессор, но срочно требуется ваше присутствие.
- Альберт жив? - воскликнул Валк, подойдя вплотную к экрану.
- Альберт жив, - ответила доктор Ягич, и Валк тотчас выключил аппарат.
В палате было полутемно - горела синяя лампочка-ночник. Здешний воздух,
перенасыщенный кислородом, давал тягостное ощущение специфически
больничной чистоты и свежести. Альберт, весь, как мумия Тутанхамона,
плотно упакованный в белое, казался пришельцем из другого мира, у которого
свое, неземное время, свое, неземное лицо. "Может быть, - подумал Валк, -
этот другой мир - просто смерть". Но пустые размышления о смерти он считал
такой же чудовищной безнравственностью, как употребление здоровыми людьми
искусственных стимуляторов, и мысль о ней была погашена, едва оказалась
опознанное.
- Почему в палате темно? - умеренный голос профессора прозвучал в
ночной тиши больницы как брань. Профессор хотел еще пояснить, что нелепо
гасить свет в помещении, если в этом помещении один только больной - не
видящий, не слышащий, не обоняющий, но вместо этого он еще раз повторил
свой вопрос: - Почему в палате темно?
Ординатор Ягич немедленно, без слов, включила потолочные плафоны и
светильник у изголовья больного, хотя ей очень хотелось напомнить: таков
приказ профессора Валка.
Теперь, при ярком, как полуденное солнце, свете, Альберт был уже не
пришельцем из другого мира, а обыкновенным землянином, о котором санитары
говорят - "он уже почти готовый", а врачи - "сложный, но надо верить".
Отгибая веки, Валк всматривался в зрачки Альберта - маленькие,
неподвижные, как глаза мышонка. Пучок света, направленный в зрачок, не
вызвал реакции. На стопе и висках пульса не было, нос заострился и
приобрел матовую прозрачность воскового муляжа.
Щелкнуло реле: включился электроэнцефалограф. Медленно, как в
замедленном кадре, поползла лента восьмидесятиканальной энцефалограммы.
Все каналы показывали альфа-ритм, стремящийся к нулю. Ягич хотела
предупредить Валка, что все прежние энцефалограммы были не лучше, но
доктор уже поднял ворох лент и, рассматривая их, сначала прищурился, как
от яркого света, бьющего прямо в глаза, а затем кивнул головой - так,
дорогая моя, так.
Теперь самое время было напомнить Валку, что долго в таком состоянии
больной оставаться не может, что надо немедленно, пока не поздно, ввести
больному стимулятор серамин, иначе - ординатор Ягич задумалась, потому что
на ум приходило одно только "экзитус", - иначе можно опоздать.
Но ничего этого Ягич не сказала: пока она-блуждала в поисках приличных