"Хорьки" - читать интересную книгу автора (Мафунэ Ютаки)

Действие первое

Дом Мансабуро.

Громадное, грязное, закопченное помещение. В центре – большой черный столб, затертый до блеска.[1] По правую руку от него пол застелен циновками. С той же стороны – решетчатая раздвижная дверь, ведущая в гостиную. На переднем плане – такая же дверь в заднюю часть дома, по левую руку – кухня. Большой очаг. Слева от него – земляной пол. Видна часть пустой конюшни, второй этаж ее занят под чулан и курятник. Два выхода: один ведет к проливу, другой – в сторону тракта. Все циновки сняты и прислонены к столбу; повсюду – корзины с ветхим подержанным скарбом. У очага на полу сидит О-Сима и в одиночестве глушит сакэ. Рядом в застывшей позе сидит ее мать, О-Кадзи – изнуренная, угрюмая женщина.

О-Сима. Нечего пилить, на свои деньги пью, черт побери!

О-Кадзи. Убралась бы ты вон из этого дома, я бы и не пилила. На что это похоже?! Кругом люди, позору не оберешься, я от стыда сгорю. Зачем ты сюда приехала?

О-Сима. У тебя не спросила, куда мне ехать. Ты-то сама сегодня разве не простишься с этим домом? А это не позор, не дерьмо?… (В глубь сцены.) Эй, Кихэй, бочка ты бездонная! Что ты там копаешься? Поди-ка сюда, да поживей – составь компанию!

Кихэй (появляясь). Ну и баба! Вот пристала! Пить толком не умеет, только и знает языком молоть…

О-Сима. Что-что?! Мужик! Ах ты, голь перекатная, ты что со мной как с ребенком?! Подонок! Я как-никак жена Ямасиро, предводителя Итакура-гуми.[2] У нас с мужиками – ничего общего! Дерьмо!

Кихэй смеется.

Эй, кончай ржать, выпей со мной! Да живей, живей поворачивайся!

Кихэй. Молчу-молчу… Мне тут сейчас надо одно важное дельце уладить. Дай хоть для доктора циновки отберу сначала… (Уходит.)

О-Сима. «Дельце уладить»! Ой, не смеши… Этот бородач, лошадиный лекарь! Брось, подождет! Тебя помани, ты и навоз из конюшен выгребать пойдешь.

Слышен кашель Ямакагэ.

О-Кадзи. О-Сима! Убирайся вон отсюда! Уходи, бродяга, горе мое!

О-Сима. Ты что, бить меня будешь этими щипцами? Ну что ты так расстраиваешься! Эх, и сакэ теряет вкус, как посмотришь на твою унылую рожу. Будешь нюни распускать, когда и тебя выгонят из этого дома. Бродяга бездомная, мы с тобой друг друга стоим… Эй, Кихэй, пьянь беспробудная! (Уходит.)

В дверях появляется мату гика Фурумати.

Фурумати. Да тут уж все убрано!

О-Кадзи. Да, благодаря вашим молитвам. Вчера я к вам приходила и впрямь с невыполнимой просьбой. Простите, и так вечно у вас в долгу, но, пожалуйста, будьте снисходительны, мне так нелегко…

Фурумати. Да мне бы ничего и не надо, но Кихэю разве откажешь?! Тебе и вправду тяжело. Однако не падай духом. Глядишь, с юга добрые вести придут.

О-Кадзи (сердито). Пустое. В конце концов, все это ведь из-за Мансабуро со мной случилось. С тех пор, как он пропал, уже третий Бон празднуем. А с ним что? Никто не знает…

О-Сима (в глубине сцены). Люди сами придумывают себе несчастья. Что, не так разве? Ну, попал муж в тюрьму – чего слезы-то лить!?

Фурумати. Опять О-Сима пьет…

О-Кадзи. С утра куролесит…

Фурумати. Я слыхала, что муж ее убил кого-то и сидит в тюрьме, это правда?

О-Кадзи. Пропади она пропадом! Лучше б не возвращалась. Заявилась с двумя детьми, вроде бы ненадолго, напьется и давай кичиться мужем-убийцей… Да, беда не приходит одна.

Фурумати. Что ни говори, землекопы – они все отчаянные!

К очагу подходят Кихэй, О-Сима и доктор Ямакагэ.

Кихэй. Какой бы ты ни была стойкой, а в городе вряд ли останешься.

О-Сима. Глупости! Ведь он человека убил не ради грабежа и насилия. Где тебе, кроту, понять? Мой муж Ямасиро выполнил свой долг перед товарищами. Этим гордиться нужно… Да знаешь ли ты, что такое долг?

Кихэй. Что ни говори, а все дело в деньгах…

О-Сима. Ну, ладно-ладно! Выпей-ка еще одну. Муж мой ой как любит сакэ… Эй, сэнсэй,[3] что это вы на меня уставились? Я вам не кобыла на сносях. Пейте, угощаю!

Ямакагэ (нагнувшись, кашляет, чтоб скрыть смущение; робким, тихим голосом). Да мне бы… не надо…

О-Сима. Что, брезгуешь? А за деньги, сэнсэй, вы бы заговорили даже с ручкой от кастрюли.

Кихэй. Хэ-хэ-хэ, хоть и доктор, а перед этой бабой и он пасует…

О-Сима. Заткнись! Сам ты только пить-то и умеешь, разве нет? Смотрите-ка, это же матушка Фурумати, вот редкая гостья!

Фурумати (растерянно). Как ты изменилась, О-Сима!

О-Сима. А деревня эта еще больше изменилась. Братец мой среди ночи сбежал от кредиторов и драпал до самого юга, а мать совсем уже из ума выжила от старости. В усадьбе – кучи навозных червей, вот ведь оно как… А вы совсем не изменились! Только седины побольше, да живот выпирает, словно ты там деньги прячешь, а не ублюдка.

Все переглядываются.

О-Кадзи. О-Сима! Что за бес в тебя вселился! (Бьет ее. щипцами для угля.) Кихэй, уведи ее отсюда!

Кихэй. Да-да! Надо передохнуть. Не пить же снова всю ночь напролет… Ну, пошли спать.

О-Сима. Ах ты, негодяй! Силой хочешь взять? Погляди на свою рожу! О-Сима не такая, чтоб подпустить к себе мужика. Ишь какой! (Дает ему оплеуху.)

Кихэй. Мне не справиться с этой ведьмой!

О-Сима вырывается из рук Кихэя и с воплями убегает. Ямакагэ влез с головой в корзины со скарбом и чем-то в них громыхает.

Фурумати. Ну и ну! Дочь-то в кого превратилась, а, соседка? Как тебе нравятся ее выходки?!

О-Кадзи. Будь она проклята! Все оттого, что связалась с землекопом, удрала из дому…

Кихэй. Зато ведет себя теперь, как главарь шайки, хэ-хэ… Ну, сэнсэй…

Ямакагэ. Хм…

Кихэй. А что если попробовать приручить эту дикую кобылу, сэнсэй? Или опять не в вашем вкусе?

Ямакагэ (шмыгает носом). Д-дурак!

Кихэй. Что, доктор, не по зубам? Боитесь, покусает? Хэ-хэ-хэ.

Фурумати. Вот что, брось валять дурака, займись лучше делом…

Кихэй. А, матушка, вам принесли шесть перегородок и ширму?

Фурумати. Да, получила.

Кихэй. Тогда я все сделал. Уж извините за беспокойство. Теперь и с Ямакагэ вопрос решен… Сошлись с ним на лошади и двенадцати циновках.

Фурумати. Вот как! Я и пришла посмотреть, что досталось другим.

О-Кадзи. Вот уж, в самом деле, сколько хлопот из-за нас, вы уж извините, спасибо, что помогли, позаботились…

Кихэй. Что-то от Исэкин не идут забирать. Получат они свои двенадцать циновок – и конец… Ничего не поделаешь, она еще вчера с утра заявилась, все высмотрела, все пересчитала…

Ямакагэ. Чего там! Где ей понять!

Кихэй. Раз приходила, значит, не доверяет… Ну, не знаю, сами разбирайтесь… (Уходит в гостиную.)

Фурумати. Что это вы тут делали, сэнсэй?

Ямакагэ (шмыгает носом). Фу, мерзость!

О-Кадзи. Сэнсэй забрал циновки, отобранные для Исэкин, а то ему достались совсем ветхие…

Фурумати (усмехаясь). Нехорошо он поступает…

Ямакагэ вытащил из сундука старое ружье и вертит его в руках.

Кихэй (вернувшись). Не трогайте! Это мне перепало.

Ямакагэ. Так-так! А ведь это редкая вещь! Называется «мушкет».

Кихэй. Как бы ни называлась, кладите назад! Стоит только вам сказать, что это редкость, каждый будет себе тянуть.

Ямакагэ. Да знаешь ли ты, что это такое? Ты что, зайцев собрался стрелять из этого ржавого ружья?

Кихэй. Ничего, почищу – сойдет…

Ямакагэ. Да. Сомнений быть не может, это мушкет. Я как-то видел в городе в коллекции общества любителей старины реликвии времен войны Басин. Их тогда использовали солдаты Айдзу.[4] Интересная штука!

Кихэй. Перестаньте, говорю.

Ямакагэ. Ну на что оно тебе сдалось? А так послужит науке…

Кихэй. Вот и ладно! Я его от своего имени пожертвую школе…

Ямакагэ (тихо и невнятно). Ну, что ж, хорошо, а пока пусть немного полежит у меня, я рассмотрю получше…

Кихэй. Сэнсэй! Я от своего имени школе…

Ямакагэ. В управе, соседка, в официальной хронике значится, что в то время в нашей деревне расположился главнокомандующий, а в этом доме жили на постое главные вассалы даймё.[5] Вот почему здесь оказался мушкет. (С головой ныряет в сундук.)

Кихэй. Эй, там больше ничего нет!

Фурумати. Да-а, значит, и этот дом знавал лучшие времена. (Оглядывает помещение.)

О-Кадзи (равнодушно). Да что там! Когда я пришла сюда невесткой, все уже было заложено; рисовый надел и все прочее у нас отобрали, и жили мы как самые настоящие крестьяне. Другого ничего и не помню.

Входит госпожа Исэкин.

Исэкин. Много хлопот тебе выпало, соседка, в праздник Бон. Ну как, рассчиталась, матушка Фурумати?

Фурумати. Да где уж, пропали мои денежки, одна только видимость, что долг возвращают.

Исэкин. И у меня то же самое… Осталась всего-навсего с двенадцатью циновками. Не буду я их смотреть, Кихэй, отнеси лучше сразу ко мне.

Кихэй. Нет уж, я не хочу брать на себя такую ответственность. Для того и просил вас прийти…

Исэкин (осматривает циновки и вдруг меняется в лице). Это что же, мои?!

Кихэй (бросив быстрый взгляд на доктора). Тут только ваши остались…

Исэкин (в крайнем раздражении). Это ведь не те, что для меня приготовили, Кихэй!

Кихэй (смутившись). Да неужто?!

Исэкин. Что значит «неужто»?! Разве не ты их отбирал?

Кихэй. Да-да… (Смотрит на Ямакагэ, но тот ведет себя как ни в чем не бывало.)

Исэкин. Кто еще кроме меня брал циновки?

Кихэй. Да вот доктор Ямакагэ…

Исэкин. Ямакагэ?! (Доктору.) В чем дело? Стоишь тут и молчишь?! Оставил меня в дураках?! Что, не так?! А!? Без зазрения совести взял чужие вещи. Да это нее грабеж! Язык проглотил! А стоит встретиться, так и лебезишь. Не знаю, как с другими, а со мной это не пройдет. Вы только поглядите, матушка Фурумати!

Фурумати молчит.

О-Кадзи. Простите, нет нам оправдания…

Исэкин. Да ладно, ты-то ничего не знала. Это дело рук Кихэя и того бородатого господина. Эти двое и орудуют, надувают бедную старуху… Сколько ты от него получил, Кихэй? Пить – дело нехитрое. Кихэй. Ха-ха-ха… Для вас я, наверно, конченый человек, но вы немножко ошибаетесь…

Фурумати. В самом деле, и у сэнсэя не было дурных намерений.

Исэкин. А вот и нет! Еще какие были! Вы поглядите на него! Человек без стыда и совести. Казначей в нашей управе! А чем он там занимается? Да деньгами! Я ни за что не возьму эти циновки, Кихэй. Хочешь дальше со мной разговаривать – замени их прежними. Ну, соседка, не хотела я тебя подводить; с самого начала говорила, что можешь мне долг не возвращать. Это все Кихэй, ввязался, мол, возьмите циновки, не так обидно будет. Только подсунул взамен дрянь какую-то, думает, один он такой умный, ох, и зла я на него за это. Сколько раз одалживала вам деньги, но благодетельницы я из себя никогда не строила… (Быстро удаляется.)

Кихэй. Ишь ты, гляди-ка! Говорил я вам, сэнсэй!

Фурумати. Она никому спуску не даст… (К Ямакагэ.) Ты ей так ничего и не смог ответить. (Усмехается.)

Ямакагэ смущенно покашливает, вертит в руках мушкет, бормоча что-то себе под нос.

Кихэй. Да ведь в нашей деревне нет ни одного человека, который мог бы ее переспорить… Что ж, сэнсэй, так оно и получилось, ничего не поделаешь, придется довольствоваться этими циновками.

О-Кадзи. Уж вы простите нас, сэнсэй…

Ямакагэ (роясь в корзинах). Что поделаешь!

Кихэй. Ну что ж, договорились. Эй, сэнсэй, там осталась одна рухлядь… Вы и так уж горы перетаскали в заднюю часть дома… А это украшение для токонома имеет какую-нибудь ценность?!

Фурумати (с упреком). Так, значит, Ямакагэ кроме лошади и циновок еще что-то себе набрал?

Кихэй. Да нет же, нет… Там совсем другое…

Ямакагэ ухмыляется.

Фурумати. Что-то вы тут темните… Верно говорила госпожа Исэкин… (Все больше распаляясь.) Хоть я, женщина, ничего для вас не значу, но я не допущу такого жульничества: положение у нас не равное. Ты ни с кем не считаешься, Кихэй, это уж слишком!

Кихэй. Успокойся, матушка! Мне-то что делать, если вы будете себя вести, как госпожа Исэкин!

Фу румати. Сэнсэй еще что-то берет тайком от нас, нехорошо это… Никуда не годится!

Кихэй. Да ничего подобного! По количеству вы получили немного, но вот эта ширма, можно сказать, настоящее сокровище – единственное, что осталось с тех времен, когда здесь останавливались вассалы даймё…

Во время этой склоки О-Кадзи торопливо открывает дверь, обращенную к проливу, – там закудахтали куры.

О-Кадзи. Ну, что это вы всполошились?! Хорек, что ли, забрался?! Ах, скотина! Это же собака! Ах, негодная! Цып-цып-цып, сюда-сюда, напугала вас эта сука!

Впускает кур и загоняет их на второй этаж конюшни. В это время на улице останавливается повозка. Слышны громкие голоса, смех. Входит Яго.

Яго (громко кричит). Хозяйка! Хозяйка! Редкий гость к тебе! Как ты думаешь, кто? А?! Ты и представить себе не можешь… (Быстро уходит на улицу.)

Слышен его голос: «Ну, слезай! Мать моя. Что такое?! Вот скотина! Что? Гэта?… Стой, стой!..»

Кихэй. Вот так так! Вроде это О-Тори. Неужто в самом деле она приехала?! Хозяйка! Как ты думаешь?

О-Кадзи (изменившись в лице, не двигается с места). С нее станется. Эта дрянь все пронюхает…

Фурумати (направляясь к выходу). Эх, да это и в самом деле О-Тори, соседка… Иди сюда, погляди… Ох, до чего изменилась. Прямо городская дама. Неужто это О-Тори? Ну и ну!

Кихэй. Ой, и правда, точно, она. Та самая вертихвостка О-Тори. Ох, пузо-то выпятила! Черт, деньгами, что ли, разжилась? Ничего в ней нет от прежней О-Тори! Разодета в пух и прах. Не шути.

В это время за дверью еще громче раздается смех О-Тори. Фурумати с Кихэем вертятся у входа. Ямакагэ и О-Кадзи застыли у очага. Раздается возбужденный голос Яго: «Эй, вы, оставьте разговоры до вечера! Гостья совсем устала… Скорее в дом, тетушка».

Входят О-Тори и Яго. О-Тори – крепкая женщина, с зорким взглядом. У нее привычка заносчиво и громко разговаривать.

О-Тори. Ох, наконец-то дома. Лошадь твоя еле плетется. За то время, что мы от станции ехали сюда, можно еще раз вернуться в Дзёсю. Ха-ха-ха!

Яго (с жаром). Вот-вот! Кляча старая! Я уж говорил тебе, тетушка. Будь у меня пятьдесят иен, я бы мог купить очень хорошую лошадь. Клад, а не лошадь… И всего за пятьдесят иен.

О-Тори. Да, хорошо бы!

Яго. Так ты… Во, вот оно! Вот у кого можно раздобыть эти деньги!.. Всего-навсего, а, тетушка! (Бросается к О-Тори, но, передумав, быстро направляется к выходу.)

Фурумати. С приездом, О-Тори! Ну, ты в самом деле…

О-Тори. Да это матушка Фурумати!

Кихэй (преграждая путь). Меня, О-Тори, ты не могла забыть!

О-Тори. А-а, Кихэй! По-прежнему пьешь на дармовщину?!

Кихэй. Ты что? Ах, вертихвостка!

О-Тори. Вот те на! И доктор Ямакагэ тут!

Ямакагэ, ухмыляясь, бросает на нее взгляд.

(С чувством.) Да-а, а какой был молодой!..

Ямакагэ (покашливает, смущенно потупившись). Кхэ…

О-Тори (к О-Кадзи). Ты-то как, жива-здорова, сестрица?

О-Кадзи (сердито). Да чего уж хорошего?! Все думаю, помереть бы поскорей, а вот скриплю еще… (Отворачивается.)

Фурумати (подносит чуть ли не к носу рукава О-Тори). До чего красивое кимоно! Как это называется?

О-Тори. Это, матушка, искусственный шелк.

Фурумати. О-о! (Еще ближе присматривается.) Уж такие частые полоски, в глазах рябит. Должно быть, дорогая штука?

О-Тори. Да что ты, это дешевка… (Смеется.)

Фурумати (еще больше льнет к ней). Ты, наверное, высоко взлетела, раз ходишь в таких роскошных нарядах… Мне вот ни разу в жизни не довелось так одеться…

О-Тори. Ну, раз уж тебе так нравится – придется подарить.

Фурумати (в волнении потирает руки, поглаживает кимоно). Ох, что ни говори, а в самом деле хочется хоть раз принарядиться, пока жива.

О-Тори. Ах, как давно я не была в этом доме, но, право, как он запущен…

Кихэй. Вот-вот! Его совсем забросили за те десять с лишним лет, что ты тут не появлялась, но я позже все подробно расскажу, сестрица О-Тори. Хозяйка, к нам словно сама удача нагрянула, надо бы посоветоваться…

О-Кадзи резко встает и идет к выходу.

Фурумати. Вот и тебе привалила удача!

О-Тори. Ха-ха-ха, боюсь, вы меня переоцениваете. Я всего-навсего бывшая фабричная работница, вряд ли смогу что-то сделать… (Уходит в заднюю часть дома.)

За ней следует Кихэй. О-Кадзи с выражением ненависти на лице выходит в сторону пролива.

Фурумати (шепотом, к Ямакагэ). У этой девчонки, видать, деньжата завелись… Ну и чудеса!

Ямакагэ. Хм! Да, везет же некоторым! Судя по ее повадкам, у нее не одна-две тысячи. Может, какой богатый простофиля попался ей на удочку?…

Фурумати. Наверное. Так и есть… Да, выходит, сэнсэй, поторопились мы с ними рассчитаться. (Сокрушенно.) Кабы знать, что она приедет, лучше б подождать еще…

Ямакагэ. Да… выяснить бы, что к чему. Она всегда была пройдохой… впрочем…

Фурумати (с жаром). Слышь, доктор, нам надо все хорошенько продумать!

Ямакагэ. Что продумать-то?

Фурумати. Ты у нас ученый, сообразишь… В самом деле, раз уж я имела дело со старухой, поневоле пришлось взять Кихэя в посредники и – по рукам. Ведь не было никакой надежды, что Мансабуро вернется. А тут появляется О-Тори… Ты что же, доктор, выходит, ничего не хочешь, кроме этой клячи и рваных циновок?!

Ямакагэ (ухмыляясь). Ты, матушка, тоже неплохо шевелишь мозгами…

Фурумати (в растерянности). Да я… ничего не понимаю. Кроме тебя на кого ж мне еще опереться в такую минуту?!

Входит Яго. Фурумати обрывает речь на полуслове.

Яго. Куда тетушка подевалась? Тетушка!

Появляется Кихэй, он идет за вещами О-Тори.

Эй, братец Кихэй, поухаживай за тетушкой. (Тихо.) Увидишь, что я теперь сделаю, скотина. Позавидуешь еще. Уж я теперь знаю, как мне быть. Мерзавец! (Громко.) Тетушка! Тетушка! Ты сразу поедешь на кладбище? Так ведь?!

О-Тори (появляясь в глубине сцены). Ну что за дурак этот парень! Ведь решили же на кладбище ехать тринадцатого!

Яго (с восторгом кивает головой). Хорошо! Правильно! Поедешь вместе со мной! У меня к тебе разговор есть. Ну, ладно! Пойду тогда переоденусь, тетушка! (Важно, Кихэю.) Слыхал, поговорим позже… (Уходит с загадочным видом.)

Кихэй. Что он мелет, этот голодранец!

О-Тори. Кихэй! Неси-ка живо вещи!

Кихэй. Иду-иду! (Подхватив багаж, удаляется в глубь сцены.)

Фурумати. О-Тори, приходи поговорить по душам…

О-Тори. Ты уж извини… А, Ямакагэ, к тебе у меня будет разговор. После, не спеша… (Уходит.)

Ямакагэ (скрывая радость). Хм!

Фурумати (с упреком). Так-так, должно быть, тот самый разговор, сэнсэй, точно. Разговор с О-Тори. Прошу тебя, замолви обо мне словечко.

Ямакагэ (полушепотом). Будет больше толку, если каждый сам по себе…

Фурумати. Э-э! Тебе, конечно, своя рубашка ближе к телу… О-Тори и раньше не могла устоять перед мужчиной… Да ты и сам, должно быть, путался с ней? А?! (Кокетничая.) Вот увидишь, все будет хорошо! Только прошу тебя…

Ямакагэ (многозначительно зажав ружье). Дурачье! (Уходит.)

Что-то ворча, Фурумати идет вслед за ним. Из задней части дома выходят, разговаривая, О-Тори и Кихэй.

О-Тори. Ну, наконец эти собаки убрались!

Кихэй. Ох, чего я только не натерпелся. Крутился среди этого сброда, из кожи лез… Что говорить, у старушки ни гроша, они ее совсем раздели, все растащили…

О-Тори. Право, с таких мерзавцев довольно ветхих ширм и старых циновок. Это у тебя очень здорово получилось. (Смеется.)

Кихэй (торжествующе). Да что там: раз меня хозяйка попросила, я сделал все что надо. И ты погляди, как я ловко всех разогнал. Всех! Это я не ради выгоды говорю.

О-Тори. А я думала, ты только пить умеешь…

Кихэй. Я же серьезно, сестрица О-Тори! Провались я на этом самом месте…

О-Тори. Ха-ха-ха! Понимаю! (Достает бумажник.) Вот тебе, выпей в честь праздника Бон.

Кихэй (выпучив глаза, кричит как сумасшедший). Да это… это же десять иен!

О-Тори. Что, мало? Ах ты пропойца!

Кихэй. В-вот это да! (Торопливо прячет деньги.)

О-Тори. А теперь у меня к тебе несколько поручений. Будешь моей правой рукой, а?

Кихэй (с восторгом). Здорово! Черт, да я что угодно для тебя сделаю.

О-Тори. Ну, тогда за работу! Отправляйся к Ияма, переговоришь и – обратно. Скажешь так: приехала О-Тори, у нее к вам просьба – дней на пять оставьте дом в покое.

Кихэй. Если он начнет возражать, я ему покажу! Все подгонял старушку, мерзавец, мол, сегодня же очистить помещение, ни одного дня отсрочки не дам. Нет, в самом деле, вовремя ты приехала. Хозяйке пришлось бы перебираться в конюшню. Мне одному с ним не справиться. Тянуть нельзя.

О-Тори. Ну, хватит об этом, отправляйся живо.

Кихэй. Слушаюсь! Раз подобралась такая компания! Значит, нужно сказать, чтоб подождал пять дней. Выходит, у тебя есть какие-то соображения?

О-Тори. Конечно, есть.

Кихэй. Вот оно что! Черт, раз так, он у меня не пикнет!

Кихэй торопливо уходит. О-Тори вновь оглядывает помещение и погружается в раздумье.

Появляется О-Кадзи и начинает как попало упаковывать тряпье и посуду.

На кухне горит тусклая маленькая лампочка.

О-Тори. Эй, сестрица, что это ты суетишься?!

О-Кадзи. А ты чего заявилась, чего учуяла? Сама видишь, все пошло прахом, и дом тоже… Ты, наверное, приехала урвать себе кусок пожирнее. Жаль мне тебя, зря только на дорогу потратилась. Поворачивай-ка лучше восвояси, да побыстрей, пока люди не стали над тобой смеяться.

О-Тори. Ха-ха-ха, не смотри на меня волком! Я не собираюсь твою кровь пить. Не бойся!

О-Кадзи. Ишь, разоделась в пух и прах, думаешь меня провести – не выйдет! Другого, может, и надуешь… Не могла ты честным путем разбогатеть. Уж не занялась ли воровством?

О-Тори. Ты что, старая, думаешь, я воровка?

О-Кадзи. Натура у тебя такая, с самого рождения. Ты послушай, что по деревне говорят. Это всем известно. Один твой взгляд чего стоит! Что бы у кого ни случилось, ты тут как тут, так и смотришь, чем поживиться… Я это давно поняла.

О-Тори. Что за вздор, О-Кадзи! Ты можешь завидовать тому, как я выгляжу, но от брани тебе лучше не станет.

О-Кадзи. Успокойся! Помирать буду, а к тебе за помощью не пойду. С меня хватит, ухожу из этого дома. Говорю тебе: он уже нам не принадлежит. Небось забыла, как ты скандалила, когда умер дед. Мол, половина дома моя, мне ее брат завещал, отдайте… Да мне твою бандитскую рожу и видеть не надо, я ее и так по гроб жизни не забуду. Так бушевала, что полиция вмешалась. Из-за этого и обо мне по деревне дурная слава пошла. Глаза бы на тебя не глядели! Не к добру ты вернулась. Теперь хорошего не жди. Моего тут осталось всего ничего – вот эти кастрюли. Можешь не высматривать – все ушло чужим людям. (Усмехается.)

О-Тори. Хэ-хэ, опять эти бредни! Тогда я была поварихой, что с меня взять, о будущем своем пеклась, могла и ляпнуть чего, не подумав. Экая ты злопамятная! Вот из-за этой дури ты и лишилась всего, даже дома. Ты на меня погляди. Я все – начисто. А примчалась сюда только для того, чтобы позаботиться о тебе и Мансабуро.

О-Кадзи (насмешливо). Хм, может, дом нам вернешь, раз уж ты разбогатела?… Чем перед тобой гнуть спину, лучше уж пусть ростовщик Ияма распоряжается! Дерьмо ты собачье, помирать буду, а к тебе за помощью не пойду! Заранее предупреждаю. Вот умоешься и убирайся отсюда!

О-Тори (все время улыбаясь). А куда же ты направляешься с этой посудой за плечами? Побираться пойдешь?

О-Кадзи. Оно бы и лучше…

О-Тори. Говорят, ты собралась помирать в конюшне у пролива?

О-Кадзи. Ну и что! В конюшне в тысячу раз спокойнее: не тревожиться, не трястись от страха рядом с такой мерзавкой, как ты. Теперь и у меня будет райская жизнь: можно не бояться кредиторов! (Взвалив на плечи упакованные вещи, собирается уйти.)

О-Тори. Сестрица! Ведь из-за твоего же дурацкого характера дом и разорился. Будешь прозябать в конюшне, а у тебя под носом чужие люди будут топтать усадьбу, предавая позору наших предков?

О-Кадзи. Уймись!

О-Тори (с трудом сдерживаясь). Ах ты старая нищенка!

О-Кадзи. Нашла чем попрекать!

О-Тори. Ладно, сестрица, поди сюда. Я должна тебе что-то сказать.

О-Кадзи. А мне какое дело!

О-Тори. Мансабуро возвращается, сестрица. Честное слово, мне письмо пришло с юга. Он уже плывет на корабле.

О-Кадзи (пристально смотрит на О-Тори). Тебе еще не надоело надо мной издеваться?

О-Тори. Ну, хватит! Мансабуро возвращается, и это – правда. Он мне обо всем подробно написал.

О-Кадзи. Почему же он обратился к тебе? Ох уж этот парень!

О-Тори (торжествующе). Он надеется на меня – свою тетку… Все это время писал письма. И потом, у него, должно быть, есть кой-какая идея…

О-Кадзи (в сердцах). Ах, никчемный он человек. Зачем он связался с тобой, неужто других не нашлось?

О-Тори. Хоть ты и ругаешь его никчемным, а в людях он разбирается! Человек он внимательный, заботливый. Я сама теперь всем сердцем привязалась к Сабу.

О-Кадзи. Бросил мать на целых три года, опозорил на всю деревню. (Глотая слезы.) Что нее это такое? Зачем он едет? Может, скопил тысчонку-другую и хочет дом выкупить, а? (Вопрошающе смотрит на О-Тори.)

О-Тори (с воодушевлением). Видать, Сабу возвращается издалека именно для того, чтобы что-то сделать, если это возможно…

О-Кадзи (неожиданно сверкнув глазами). Ах, черная твоя душа! Так вот что ты пронюхала! Мерзавка! Значит, ты Сабу хочешь прибрать к рукам? Думаешь околпачить дурня и вытянуть из него все соки? Вот для чего ты сюда примчалась! Ах ты скотина, чудовище ненасытное! У тебя одно на уме – деньги! Не век же мне быть козлом отпущения в этом доме! Heyжто и дальше сносить такое унижение? (Все более распаляясь.) Ах ты хорек-воришка! Представление устраиваешь? Попробуй устрой! Будешь клянчить и даже красть деньги у Сабу? Попробуй укради! Пока я жива, не дам его в обиду.

О-Тори. Ну и ну, быстро ж ты все сообразила. Вот приедет Сабу, тогда и лезь на стену сколько угодно. Совсем уже из ума выжила.

О-Кадзи (неожиданно приближается к О-Тори и хватает ее за кимоно). Ты что так разоделась? Думаешь, кого проведешь? Что это такое? (Сдирая воротник с О-Тори.[6]) Раздевайся, чтоб всем было видно, какая ты есть – кухарка!

О-Тори (с силой отталкивая О-Кадзи). Ты что делаешь, сумасшедшая старуха!?

При тусклом свете лампочки они с ненавистью смотрят друг на друга.

Через какое-то время с криком входит Кихэй, волоча разбушевавшуюся О – Сима. За ними, плача, идут дочки О-Сима – О-Саку и О-Кими.

Кихэй. Вот скотина, одно беспокойство от нее! (Бросает О-Сима у очага.)

О-Тори. Вот те на! Да это же О-Сима! Что это она затеяла?

Кихэй. Ну и баба! Заявилась в дом Ияма и устроила жуткий скандал. Хозяин весь позеленел, затрясся от злости…

О-Сима. Душу от него воротит, спит в обнимку со счетами, слушать меня не стал. Жук он навозный!

О-Тори. Давай-давай, О-Сима, разнеси его ко всем чертям. Это мы умеем, это нам от предков по наследству досталось. Во дает! А-ха-ха-ха!

О-Сима. Что-что? Так говорит, будто что-то знает… Это ты, тетка О-Тори?

О-Тори. Она самая. Лет десять не видались – я уж и теткой стала. А ты, я вижу, научилась ругаться. Но тебе далеко до тетки О-Тори!

О-Сима. Черт побери! Зачем мне с тобой состязаться? (Вдруг пристально смотрит на О-Тори.) Э, да ты роскошно выглядишь! Неужто подцепила какого бабника из владельцев рудников? Ох, тетка, давай мириться. Подкинь на мелкие расходы. (Протягивает руку.)

О-Тори. Нет, больно быстра!..

О-Сима. Вот скряга! Ну ладно! Мы теперь враги на всю жизнь. Запомни!

О-Тори. Ха-ха-ха, можешь не устраивать мне сцен.

О-Сима. Ишь разошлась, артельная шлюха.

О-Тори. Смотри! Я тебе еще покажу… А-ха-ха! Ты что, Кихэй? О чем задумался?

Кихэй. Понимаешь, из-за этой пьянчуги у нас с Ияма никакого разговора не получилось.

О-Тори. Ну и ладно! Я сама к нему пойду, да хоть сегодня вечером, уж я из старика душу вытрясу. А это чьи дети?

Кихэй. Ее, О-Сима, дочки!

О-Тори. Вот здорово! Дочки О-Сима, как это на нее не похоже.

О-Сима. У тебя, наверно, нет детей, тетка. Могу отдать одну, да нет, забирай обеих.

О-Тори. Не соблазняй!

Яго (врываясь в комнату). Поехали, тетушка!

О-Тори. Ладно. Дети, ступайте за мной. Вашей матери, этой пропойце, все равно… (Уходит.)

Девочки нерешительно идут за ней.

Кихэй. Ияма там рвет и мечет. Говорит, гоните деньги или убирайтесь вон. (Уходит вслед за О-Тори.)

Яго. Я уж говорил, мою лошадь можно продать за двадцать иен. А за ту лошадь – пятьдесят иен… честное слово.

О-Кадзи и О-Сима остаются одни. Взвалив на плечи тюки, с посудой в руках, О – К ад зи выходит в сторону пролива. О-Сима идет на кухню и жадно пьет воду.