"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

потом он сбегал, чтобы бродяжить. Впереди у него была ночь. Цели у него не
было - он ездил в разбросанные вокруг поселка деревни, иногда хитренько
заискивал, а иногда врал шоферам, что разносит ночные телеграммы. Он стоял,
ожидая попутку на дороге, в затрепанном ватнике; ватник доходил ему до
колен - в одном кармане две-три картофелины, в другом - хлеб. Шоферы его
знали. Когда фары выхватывали из темноты маленькую тщедушную фигурку,
стоящую на обочине с поднятой кверху ладонью, машина останавливалась.
Иногда, если шофер хотел поболтать, Мистера сажали в кабину; это случалось
редко.
- Ос-споди,- рассказывал он.- Да в кузове мне куда лучше. Если что, я
там могу помочиться в сено или на доски.

И вот - первый рассказ, который я в юности написал, был о Желтых горах,
о той самой минуте, когда воздух и пространство содрогнулись, а во мне
возникло ликующее освобождение и чувство достигнутости,- о той минуте, когда
я скакал с камня на камень. Рассказ не получился. Восторг и умелой-то руке
передать трудно или даже невозможно. Восторг чаще всего сфера устной речи,
автор этого не знал: я попросту начал с изображения одной из ярчайших минут
своей жизни, это казалось естественным. После недолгой шлифовки я поволок
рассказ в редакцию журнала; я спешил, я приближался к дверям -потный,
трепещущий, и характерно, что это была мелкая и даже пошленькая по
внутреннему состоянию минута жизни. Полная противоположность минуте, о
которой писал в рассказе. Все, что было во мне тщеславного и суетного, я нес
тогда в себе: и с каждым шагом, приближающим к редакционным дверям, оно во
мне набухало, как набухает нарыв. А рассказ назывался - Желтые горы...
"Зайдите через месяц".-"А?" -"Через месяц".- И конечно же, через месяц
мне сказали все, что должны были сказать. Автор унес рассказ с собой,
истекая раненым самолюбием. С этой минуты я стал пишущим - и не смешиваясь,
как белок и желток в яйце, во мне жили теперь две эти противоположные по
сути и знаку минуты. Минута Желтых гор. И минута приближения к редакции...
Дверь была как дверь, и прямая связь этих противоположных минут обнаружилась
незамедлительно: - автор поверил, что Желтые горы - это слишком пышно, и что
это слишком громко, и что это звучит музыкой лишь для него одного. Увидеть,
мол, можно, а рукой не взять.
Следующий рассказ был тем не менее тоже о Желтых горах, но, как
водится, он сменил одежду. Вторая попытка всегда немного маскарад. Рассказ
был облачен в новую и в соответствующую форму - в форму повести о страданиях
молодого человека. Штука вот в чем: к ощущению Желтых гор прибавилось
ощущение, довольно болезненное, что эти самые Желтые горы не приняли и не
признали, а более общо - не приняли и не признали их автора. Автор изводил
бумагу, автор старался, автор шел к НИМ с лучшим, что у него есть, и вот -
на тебе. Так и получилось: обида за себя вела в прорыв, тылы прикрывала
обида за горы. Страдания молодого - это не только целый жанр, но и путь
всякого или почти всякого пишущего. Он пишет, а его не печатают -это как
долгая дорога.
В то время на редакции накатывалась огромная волна подобных рассказов,
повестей и романов. Огромное море личных обид и досад шумело и плескалось,
как и положено шуметь и плескаться морю. Времена меняются, и позже в моде
стал стиль, еще позже экзотика притчи, но в то время, и это точно, в моде
пишущих была именно она - личная обида и непризнанность. Стержнем повестей