"Максим Макаренков. Мой Сашка любит яблоки, Что-то изменится, Драйв (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

Кристина появилась в моей жизни два года назад. Появилась и явно решила
остаться надолго. А я и не думал возражать. Ее неуемная энергия, три сережки
в левом ухе, ее курносый нос и постоянно широко распахнутые серые глаза, все
это вызвало во мне улыбку. А еще, желание обнять, спрятать, защитить. И не
отдавать никому, никому на свете. Потому, что я любил ее.
Иногда на нас оглядывались на улице. Еще бы, высокий, чуть сутуловатый
мужик явно за сорок, с сединой в волосах и, рядом, девчонка, которой далеко
не все давали даже ее 19 лет. Впрочем, мне достаточно было посмотреть на
любопытного и слегка улыбнуться. Улыбка выходила на редкость обаятельной,
поскольку человек сразу отводил взгляд и исчезал. Сказывались годы
тренировок.
Нам было хорошо вместе. Вечерами Кристинка забиралась с ногами в
кресло, сворачивалась клубком и смотрела на меня. А я читал, писал, потом
втискивался в кресло рядом с ней, и мы вместе смотрели дурацкие комедии и
мелодрамы.
Только раз она пришла домой зареванная. Долго не говорила в чем дело,
вроде бы даже успокоилась немного. А потом мы сели ужинать. Вилка задрожала
у нее в руке и она заревела снова. В голос, тоскливо.
- Ууууу... Как же я все ненавижуууу.... Ненавииижууу серость эту! Жизнь
свою ненавижуууу!!!
Я сидел совершенно ошалевший. Не понимал в чем дело. А Крис продолжала
реветь.
- Не хочу, понимаешь, не хочу я так жить! А ничего, ничего, кроме
серости и смерти мне не светит! Госссподи!
Ночью она прижалась ко мне, обхватила руками и зашептала: "Я тебя, тебя
одного люблю. Ты хороший. Я с тобой одним себя живой чувствую. Но мы же не
всегда вместе. А все остальное, оно серое. Серое и безнадежное. И
запрограммировано все. Я доучусь. Потом менеджером каким-нибудь или
переводчиком буду. Потом пенсия, внук, старость и помру. Помру я. И за тебя
я боюсь. Не хочу без тебя, а ты старше..."
И снова всхлипы. Тихие и такие тоскливые, что это было невыносимо. Так,
шмыгая носом и поскуливая, она и заснула.
По ночам в ней что-то часто стало надламываться. Она плакала во сне. Я
мог только обнимать ее и гладить, пока она не успокаивалась, забиваясь
головой мне под мышку.
Через неделю я встретил старуху и понял, что привычная наша жизнь скоро
закончится.
Она шла по тихой, залитой солнцем пыльной улочке, какие бывают только в
московском Замоскворечье, в нелепо сером пальто, вязаной шапке,
расползающейся по голове, словно кисель и бормотала себе под нос. Огромная
сумка болталась у нее на плече, набитая непонятной рухлядью. Я шел метрах в
двадцати позади, ленивый, расслабленный, и вдруг ее шепот раздался у меня в
голове. Ох, как давно не слышал я этих слов. Настолько давно, что почти
поверил в то, что уже и не услышу никогда. Выходит, ошибся. А старуха
обернулась, глянула на меня своими бельмами, рассмеялась мелким, дробным
смехом и сгинула в какой-то подворотне.
Спустя три дня Кристина пришла домой, поцеловала меня в щеку и скормила
музыкальному центру очередной диск. Комнату заполнил жесткий, неожиданно
ломающийся, словно сухая ветка, ритм. Незаметно к нему присоединился женский
голос. Томный, ленивый, он выпевал непонятные никому, кроме меня, да еще