"Анатолий Макаров. Человек с аккордеоном (Повесть) " - читать интересную книгу автора

метров! - вдруг сделалась страшно тесной и я устыдился такой тесноты, того,
что не хватает стульев и из кухни притащили колченогие табуретки, бедной
нашей посуды - богатой я еще никогда не видел и все-таки понимал, что эта
бедная. Гости рассаживались с трудом, сталкиваясь, едва протискиваясь между
столом и буфетом, шутили по этому поводу, и мне казалось, что смеются они
над нами. По рюмкам уже разливали водку и вино, мне тоже, как было принято
тогда, налили немножко "красненького", я ничего этого словно не замечал, я
все еще обижался, сам не зная на кого. А дядя Митя поднял свой граненый
лафитник и сказал, словно бы удивляясь словам своим: "Что-то, граждане,
стали на тесноту жаловаться - не понимаю. По-моему, даже как-то наоборот,
сближает. Раньше в трамвае едешь - скучаешь. А теперь не успеешь
оглянуться - у тебя кто-нибудь на ноге стоит, сверху на тебя тоже кто-нибудь
слегка облокачивается - лежит, в общем, а под конец выясняется, что и сам-то
у кого-то на коленях сидишь, - при такой близости долго ли перезнакомиться?
Или вот сейчас, я бы к такой прекрасной женщине, - тут он кивнул в сторону
нашей соседки Анны Кирилловны, - например, в жизни не подошел бы по причине
робости и стеснения, а теперь, когда сидим тет-а-тет, то есть, я хотел
сказать, визави, давно по-французски не говорил, так вот я к тому, что
теперь даже питаю надежды".
Все засмеялись и стали пить за тесноту, которая, оказывается, имеет
некоторые свои положительные стороны, а я смотрел па дядино лицо и
совершенно четко понимал, что улыбается он сейчас вовсе не потому, что
удачно пошутил и обратил на себя внимание, а просто потому, что всем стало
хорошо и весело.
Потом пили еще и ели винегрет с бутербродами с жесткой фиолетовой
колбасой, нарезанной так тонко, что сквозь нее, как сквозь темное стекло,
можно было смотреть на свет. На меня перестали обращать внимание - теперь-то
я знаю, какая помеха компании восьмилетний ребенок, которого по причине
жилищного кризиса некуда положить спать, когда взрослые гуляют. Мне
сделалось скучно. И я хотел уже побрести на кухню, где на теплом кафельном
полу возле старинной плиты в царственной позе, прищурив глаза и чуть
подрагивая усами, развалился кот. Но в это время гости поднялись, сдвинули
стол и стулья к окну, и посредине комнаты оказался дядя Митя со своим
загадочным чемоданом в руках. Он поставил его на пол, отпер ключиком сухо
щелкнувшие замки, откинул крышку странной изогнутой формы и, крякнув от
натуги, вытащил на свет предмет, прекраснее которого я не видел ничего в
жизни. Наша комната, несмотря на высоченные ее потолки, казалась слишком
маленькой для такого роскошного творения, слишком темной, невзрачной,
обыденной. Точно так же как наш убогий двор с его закоулками и сараями -
становился все более убогим от сверкания радиаторов и бамперов генеральских
машин "майбаха" и "хорьха". Сияние наполнило нашу комнату, перламутровый
перемежающийся блеск, тусклый, благородный блеск черного лака и праздничное
полуденное свечение лака белого. Короче говоря, дядя Митя достал из футляра
аккордеон. Показав его всему народу, он тихонько поставил инструмент на пол,
сел на услужливо пододвинутый стул, расстелил на коленях бархатную тряпицу,
извлеченную из того же футляра, нагнулся и снова с легким, будто бы
юмористическим, а на самом деле несомненным кряканьем поднял аккордеон,
утвердил его на коленях и накинул на плечо широкий кожаный ремень. Я ждал,
что дядя Митя сейчас заиграет, но он улыбнулся, вытащил из нагрудного
кармана металлическую расческу и уже с совершенно сосредоточенным, серьезным