"Анатолий Макаров. Человек с аккордеоном (Повесть) " - читать интересную книгу автора

некогда... - И он сделал руками какой-то странный полуприличный жест, желая
изобразить фасон модной в то время юбки.
Дядя все еще играл, но танцы как-то сами собой прекратились, дамы
поспешили сбиться в кучу и утянули за собой кавалеров. Савка стоял на
площадке один и, качаясь во все стороны, продолжал делать какие-то
двусмысленные движения. Аккордеон умолк. Дядя сдвинул мехи и сидел прямо,
внимательно глядя на Савку. А я испуганно шарил глазами в толпе, я знал, как
жестоко умеет драться Савка, и хотел найти хоть кого-нибудь, способного
противостоять ему.
- Ну ты, маестро, - сказал Савка, - чего ж ты замолчал? Давай крути,
Гаврила, растяни-ка свою гармозу, а я сбацаю.
Вихлястой, карикатурной "цыганочкой" он прошелся по кругу. Дядя
по-прежнему оставался неподвижен, даже в полутьме, при неверном свете
дворового висячего фонаря стало заметно, что он побледнел. Я все надеялся,
что сейчас кто-нибудь не выдержит и выйдет в круг и одернет Савку, но никто
не выходил.
- Играй, падла! - вдруг закричал Савка, с ним так случалось, пена
выступала у него на губах, и трясти его начинала та неведомая сила, которая
вселилась в него в тот момент, когда разорвалась рядом с ним в развалинах
дома немецкая фугаска. - Играй, сука, а то я щас всю твою фисгармонию
раскурочу к ядрене матери!
Закричали женщины, и уже кто-то из мужчин бросился к Савке, чтобы унять
его, схватить за руки, но не тут-то было, - он размахивал длинными, тяжелыми
своими руками, он хрипел и выл, он готов был убить и сам умереть не боялся
тоже, и это останавливало в недоумении самых смелых. Мне захотелось
зареветь, убежать, спрятаться где-нибудь на чердаке или под лестницей,
только бы не видеть этого унижения дорогих мне людей. Дядя встал, неожиданно
легко снял с плеча инструмент и так же неожиданно небрежно брякнул его на
скамейку.
Даже если совсем чужого человека при мне били, я потом месяцами не мог
забыть его лица, часто бегал по улице, стараясь убежать от самого себя
куда-нибудь, и во сне дергался. Дядя Митя подошел к Савке, он был ниже почти
наголову, и я зажмурился, чтобы не видеть, как тяжелый Савкин кулак
опрокинет его на асфальт.
- Ударить не знаешь куда? - не своим, совсем не тем голосом, каким
только что пел, хрипло спросил дядя Митя. - На вот, сюда бей. Верно будет.
Меня сюда уже били. Из батальонного миномета, всего только двадцать осколков
сидит.
Раздался странный треск, и я открыл глаза. Дядя стоял перед Савкой, и
грудь его была распахнута. Это он сам рванул у себя на груди рубашку так,
что с визгом полетели пуговицы, и галстук лопнул с немного надрывным,
тоскливым звуком. Лицо у дяди Мити стало совсем не такое, как дома во время
выпивки и закуски. Я никогда не был на войне и потому не видел, как выглядят
люди, решившиеся на все до конца, до самой смерти, - теперь я думаю, что у
дяди было тогда как раз такое лицо.
Савка вдруг обмяк и опустил бессильно свои огромные руки. Потом он
повернулся и побрел домой в свой полуподвал, выходящий окном в закоулок.
Глядя ему в спину, я впервые почувствовал тогда, что он и впрямь инвалид.
А дядя стоял в растерзанной на груди рубахе, и не было на лице его
никакого торжества и никакой победы. Он попытался застегнуть воротник, но