"Владимир Малявин. Традиция "внутренних школ" ушу" - читать интересную книгу автора

что человек в китайской традиции и не рассматривается как самотождественная
сущность, некое всегда равное себе субъективное "я", но предстает без
остатка погруженным в поток времени, в процесс про-из-растания жизни и
потому бесконечно превосходит самого себя, раскрывается во временном и
иерархическом соподчинении различных моментов бытия. Он никогда не есть
только индивид, но именно мать/дитя, учитель/ученик, отец/сын, семя/плод.
В ряду подобных оппозиций даосы придавали особенную значимость
отношениям матери и ребенка. Даосский мудрец пребывает в Великой Пустоте,
как младенец в утробе матери, и, подобно младенцу, безотчетно доверяет
природе-кормилице. Как младенец, он-даже не помнит о милостях, ему
оказывамых, да и Мать-Пустота, называемая Чжуан-цзы "великим учителем", на
самом деле относится с полным беспристрастием к своим чадам, ибо сама
воплощает собой бездонную глубину нежелания, совпадающего с
божественно-чистым Желанием. Истина "подлинной традиции" - очень интимная
вещь, и она чрезвычайно далека от гордыни и стыда, прививаемых обществом и
всякой публичностью. Есть старинное китайское изречение, которое гласит:
"Коли учитель и ученик настоящие, они подобны незнакомцам, внезапно
сторговавшимися на дороге и тут же забывшим друг о друге".
"Подлинность" действия и есть символическая практика, предвосхищающая
всякое событие. Как символ деяния, она предстает полным не-деланием. Не
случайно идеальному правителю (а, стало быть, и мудрецу) в Китае полагалось
"сидеть в торжественном безмолвии и не более того", и тогда, как верили
китайцы, все события в мире сами собой свершатся в надлежащий срок. Речь
идет, в сущности, о "семенах" (цзин) движений, предваряющих все явления
мира, подобно тому, как семя в известном смысле уже содержит в себе плод. Мы
имеем дело, строго говоря, с виртуальной реальностью, пребывающей в
становлении. "Семя" здесь сама форма становления, непреходящая в потоке
времени. Оно соответствует как бы "предгрозовому" состоянию, несет в себе
опыт неизбежности свершающегося, настоятельного в настоящем. Постижение же
"семени вещей" стало в Китае традиционным идеалом духовного
самосовершенствования.
В свете этого идеала не покажется странным, например, требование
некоторых средневековых китайских моралистов отмечать для себя дурные мысли
даже прежде чем они придут на ум. Чаньские же наставники говорили: "Прежде
чем открыть рот, ты уже все сказал". Тот же идеал сказался и в одном из
главнейших принципов практики ушу, который гласит: "Он не двигается - и я не
двигаюсь. Он двигается - а я двигаюсь прежде него".
В фольклоре старых школ ушу бытуют рассказы о гениальных учениках,
которые в совершенстве овладели "искусством Кулака", практикуя только
исходную стойку - ведь она предвосхищает все прочие фигуры. Из покоя исходит
всякое движение, в покое все движения взращиваются, а потому статичные позы
считаются основополагающими в деле "очищения духа". Популярная же сентенция
мастеров ушу гласит: "Все приемы не стоят внутреннего достижения (гунфу)".
Способность прозревать "семена вещей" предполагает и особую открытость
миру - столь же полную, сколь и внутреннюю, сокровенную.
Даосский мудрец-младенец, который "кормится от Неба", отрешается от
чувственного восприятия, "заваливает дыры сознания" (выражение Лао-цзы), но
отверзает сердце бескрайнему простору Пустоты. Открывая себя "единому
дыханию", он сам "дышит из пяток", другими словами - "всем существом". И он
делает весь мир своей "питательной средой". Его "сердечное" - необычайно