"Владимир Малявин. Традиция "внутренних школ" ушу" - читать интересную книгу автора

полноту дэ, несводима к отдельным видам предметной деятельности, не
принадлежит миру вещей. Указанная двойственность в полной мере
распространяется и на традицию ушу в китайской культуре. Является ли ушу
воинским искусством, техникой рукопашного боя? Ответом должно быть одинаково
категоричное "да" и "нет". Является ли ушу методикой оздоровления?
Опять-таки и да, и нет. Является ли, наконец, "искусство Кулака" кулачным
искусством? Мы должны каким-то образом усвоить утверждение китайских
учителей о том, что подлинное искусство открывается за пределами искусства,
а истинное свершение таится в неосуществленном и, может быть, вовек
неосуществимом.
Как разрешить это видимое противоречие в толковании практики ушу, а
заодно и всей деятельности человека в китайской традиции? В поисках ответа
на этот вопрос обратимся к понятию символической практики, руководствуясь
тем соображением, что, когда мы делаем что-либо "символически", нам нет
необходимости определять или показывать, что именно мы делаем. Символическое
действие примиряет деятельность и покой, единичный жест и бесконечную
действенность.
Его прообразом в человеческой культуре выступает ритуал, особо
выделенное, известное всем и, стало быть, бесконечно осмысленное действие.
Последнее, замечу, и послужило отправной точкой для традиционной китайской
философии.
Обрядовое и, в широком смысле, символическое действие как раз и являет
собой превращение, событие, ведь оно устанавливает связь между явленным и
сокрытым, присутствующим и отсутствующим. В нем воплощена сила трансформации
вещей; оно есть событие, в котором претворяется, можно сказать, событийность
всего сущего. Это всеобщность, в котором достигает завершения все частное.
Такое символическое действие именовалось в китайском мысли "великим
превращением" (да хуа) или "одним превращением" (и хуа) мира - превращением
всех превращений. Именно: путь всех путей. Канон Тайцзицюань начинается
словами: "В одном движении должна претвориться одухотворенность всего
тела...".
Все это означает, помимо прочего, что китайцев интересовали не
сущности, а события, не предметность вещей, а со-бытийность предметов. Для
мыслителей Китая было не столь важно знать, что есть человек и какое он
имеет знание о мире. Главный вопрос китайской традиции - каково отношение
человека к миру, как "используются" вещи? Мудреца в Китае делают мудрым не
идеи, а отношение к идеям, не образ жизни, а способ отношения к жизни, самое
качество переживания.
Бытие "великого превращения" имеет свои законы, непохожие на законы
формальной логики, имеющей дело с неизменными сущностями.
Реальность неизбывного, извечно-обновляющегося Свершения непрестанно
преодолевает самое себя, или, что то же самое, сама себя теряет; она есть
там, где ее нет. Это значит, что она достигает завершенности в пределе
своего существования. Оттого же она отождествлялась в китайской мысли с
"постоянным само-отсутствием" (чан у ю), или просто "пустотно-отсутствующим"
(сюй у). Но превращение, чтобы достичь полноты своего бытия, должно само
превратиться и стать... постоянством. Потеря, чтобы быть собой, должна сама
потеряться и стать чем-то навеки сохраняемым.
Этой логике следуют и основные понятия китайской традиции:
"превращение", "сокрытие", "забытье" и т. д. Каждое из них несет в себе