"В.В.Малявин. Чжуан-цзы" - читать интересную книгу автора

попросту смешать понятное и непонятное, эта неопределенность в главном
вопросе мышления - вопросе о природе реальности? Не оттого ли, что различные
виды суждений и опыта равно подчинены у Чжуан-цзы некоей высшей реальности,
раскрывающей себя как неопределенное единство всего сущего? Такое единство
превосходит различие и тождество и потому не может быть ни названо, ни
описано. Оно скорее подсказывается тем или иным способом - парадоксальными
суждениями, контрастным сополаганием высказываний или, если говорить о
максимально широком контексте, группой смутно-подобных символов. Нанизывая
свои притчи и сбивчивые монологи, Чжуан-цзы словно разыгрывает вариации
одной и той же неведомой сюиты. Общей чертой его стиля является своего рода
метафорический базис организации суждений по принципу "единство через
контраст". Читая Чжуан-цзы, мы бродим в лесу емких образов и смелых
метафор - этих знаков неизъяснимого и вездесущего присутствия высшей
реальности. Таковы, к примеру, метафоры Огромного кома, Материнского чрева.
Оси круга, Плавильного котла, Огня, Водной глади, Сети, Океана и др. О
состоянии мудреца, прозревшего истину, сообщает другой ряд метафор: Забытье,
Утренняя ясность, Остывший пепел, Сохлое дерево. Каждый из этих образов
вполне самостоятелен. И каждый из них что-то сообщает о той реальности,
которой они принадлежат совместно, как нити, сплетающиеся в необозримый
узор. Реальности неизреченной, ибо истина здесь присутствует в тот момент,
когда она не видна.
Узор символов, рассеянных вокруг нефиксированного, неявленного центра,
мог бы послужить удобной моделью для того метода интегрального изучения
культуры, к которому располагает даосская традиция. Этой модели
соответствует главный принцип организации мышления не только в даосизме, но
и в магистральной линии всей китайской мысли - линии "Срединного", или
"Царственного", пути - всеобъемлющего, безусловно позитивного, побеждающего
всякий раскол и отъединенность, но и не подчиняющего бытие одному
привилегированному началу. Ничто не мешает распространить нашу модель и на
область сопоставлений китайской традиции с другими культурами. Во всех
случаях нашей целью должен быть не поиск аналогий, не отождествление тех или
иных феноменов духовной жизни, а воспроизведение всеобъятной системы
мышления, отдельные элементы которой, сохраняя свою самобытность, взаимно
проясняют друг друга. Поэтому нам нет необходимости ни принимать каждое
слово Чжуан-цзы на веру, ни смотреть на его творчество как на давно изжитый
и представляющий только антикварный интерес этап мысли. Нужно понять, что
речь идет о такой истине, перед которой не только комментаторы даосского
мудреца, но и сам он и каждый из нас находятся в равном положении. Придя к
нам из неведомой дали времен, наследие Чжуан-цзы служит открытию неведомого
в нас.
Разумеется, намечаемый здесь подход к Чжуан-цзы нужно отличать от
встречающихся в литературе попыток истолковать даосизм в таких расплывчатых
категориях, как "жизненная позиция", "склад ума", "умонастроение" и т. п., -
попыток, рожденных, в сущности, стремлением избежать уже известных нам
трудностей анализа творчества даосского философа. Еще чаще европейские, да и
современные китайские авторы, прошедшие школу западной философии, стараются
целиком перевести взгляды Чжуан-цзы в ее термины. Нередко они пытаются
воссоздать философский синтез даосизма, и движут ими не только школьные
привычки. Требование "знать" заключено в самом сердце европейской мысли -
именно оно соединяет столь несоединимые в остальном Афины и Иерусалим.