"Надежда Мандельштам. Воспоминания." - читать интересную книгу автора

интеллигенции о ее недавнем грехопадении. О времени (20-30-е годы), когда,
увы, интеллигенция отменила нравственные абсолюты, подменила
общечеловеческие ценности классовыми и, по сути, перестала быть
интеллигенцией. Она издевалась над подлинной интеллигенцией
(незначительным и убывающим меньшинством), оставив за собой, а вернее -
присвоив себе! - ее имя.
Это было отречение от Достоевского, введение в обиход преступного
"Все позволено" - это было идеологическое обоснование перерождения
общества. И Н. Я., не смутившись праздничным духом современников, назвала
преступление - преступлением и не исключила себя из числа виновных.
"Все мы..." - писала она, капитулировали перед "цельной идеологией
победителей".
"Все мы..." - боролись за единомыслие и против свободы, называя ее
анархией.
"Все мы стали психически сдвинутыми - подозрительными, залгавшимися,
запутавшимися, с явными задержками в речи и подозрительным,
несовершеннолетним оптимизмом".
- Что значит "все"? - спрашивали "левые", которые только что "все
были хорошие" и, казалось, надежно очистились тем, что отделили себя от
правых.
При этом, в отличие от "правых", сохранявших командные позиции в
литературе, у "левых" ничего не было, кроме "Нового мира", колеблемого
загробным дыханием генералиссимуса. Увы, не было у них и интеллигентности
(так нужной в условиях идеологического противостояния) и незыблемых
нравственных абсолютов. И только "Воспоминания" Н. Я. - и еще несколько
разрозненных голосов - вопили на фоне всеобщего фальшивого благо-
действия о Совести, Чести и личной ответственности перед Будущим.
"Совесть?.. Это что-то неприятное", - ответила одна девочка, когда у
нее спросили: что такое совесть?
"Что-то неприятное..." - согласились наши смущенные "интеллигенты".
Прошлое, преданное ими, отсохло, и о нем никто не напоминал. Значит,
можно "без греха" предавать настоящее - не напомнят. Складывалось удобно и
просто - и надо же!..
- Нет, в этом есть определенно что-то неприятное... И обидное! -
уточнили, когда вышла вторая книга. И обиделись - кто за Ахматову, кто за
Тынянова или даже Мандельштама. Не удобно же - за себя. И только один из
"всех" раскрылся, со свойственной ему детской непосредственностью:
- Мы у нее все в дерьме стоим. По горло! - показал он рукой, задрав
седеющую бороду.
- Почему "у нее"? - был ему ответ. И еще:
- А ты сомневался!
"Реакция властей, - пишет Иосиф Бродский, - была честнее, чем реакция
интеллигенции: власти просто объявили хранение этих книг преступлением..."
Тогда как иные "интеллигенты" "...кинулись по дачам (и домам творчества. -
Н.П.) и заперлись там, чтобы срочно отстучать собственные
антивоспоминания". Из которых мы со временем узнаем, что у Мандельштама,
например, был "крайне разросшийся в кости зад" ("Новое о Мандельштаме" Э.
Г. Герштейн), а у Н. Я. все остальное и того хуже.
Известный прозаик (не так двадцатых, как тридца-тых-восьмидесятых)
прислал Н. Я. почтой готовое обвинительное заключение. Это сочинение можно