"Томас Манн. Хозяин и собака (Новелла)" - читать интересную книгу автора

разочарован прогулкой, слишком короткой и неудачной в спортивном
отношении, что случается, когда, поздно сев за работу, я только перед
самым обедом выхожу с ним пройтись и почти тут же поворачиваю обратно. Он
идет рядом со мной и зевает. Зевает самым бессовестным и неприличным
образом, отчаянно, с визгом, раздирая пасть и принимая
оскорбительно-скучающий вид. "Хороший же у меня хозяин! - кажется, говорит
этот зевок. - Поздно ночью я ходил встречать его к мосту, а сегодня он
засел за своей стеклянной дверью, заставил меня прождать целое утро, хоть
подыхай со скуки, а когда наконец удосужился выйти со мной погулять, сразу
повернул обратно. Даже нюхнуть дичи не дал. А-а-а-и-й!
Хороший же у меня хозяин! Разве это хозяин! Дрянь, а не хозяин!"
Вот о чем с грубой прямотой говорят его зевки, - не понять этого
нельзя. Я сознаю, что он прав, что я виноват перед ним, и, думая его
утешить, протягиваю руку, чтобы похлопать его по плечу или погладить по
голове. Но не больно-то он нуждается в моих ласках, он и принимать их не
хочет, снова еще более неучтиво зевает и увертывается от моей руки, хотя
по натуре, в отличие от Перси и в полном соответствии со своей
простонародной чувствительностью, очень любит всякие нежности. Особенно
нравится Баушану, когда ему почесывают шею; у него даже выработалась
забавная манера подталкивать головой мою руку себе под подбородок. А то,
что он не настроен нежничать, помимо разочарования, объясняется еще и тем,
что на ходу, точнее говоря, когда я в движении, он не видит в ласках ни
прелести, ни смысла. Он пребывает в слишком мужественном расположении
духа, чтобы находить в этом вкус. Но стоит мне сесть, как все разом
меняется. Баушан всей душой рад любезничать и отвечает на мои ласки даже,
я сказал бы, с излишней неуклюже-восторженной навязчивостью.
Как часто, читая на любимой скамейке в укромном уголке сада за выступом
стены или, прислонившись спиной к дереву, на траве в лесу, я откладываю
книгу, чтобы поговорить и поиграть с Баушаном. Что я ему говорю? Обычно
повторяю его имя, то сочетание звуков, которое ему всего ближе, так как
обозначает его самого и оказывает на него поэтому магическое действие, -
подстегиваю и разжигаю его самомнение, заверяя его на все лады и призывая
хорошенько поразмыслить над тем, что его звать Баушан и что именно он и
есть это единственное л неповторимое существо; если долго его твердить,
его можно довести до состояния экстаза, опьянения собственным "я", в
котором Баушан начинает кружиться на месте и от спирающего грудь избытка
счастья и гордости, подняв морду, лаять на небо. Или мы еще развлекаемся
так: я легонько хлопаю его по носу, а он, щелкая зубами в воздухе, как это
делают собаки, ловя мух, притворяется, будто хочет укусить меня за руку. И
мы оба смеемся, да, да, Баушан тоже смеется, а я хоть и смеюсь, но это
удивительное зрелище трогает меня чуть ли не до слез. В самом деле, нельзя
без волнения видеть, как в ответ на шутку уголки рта и по-звериному впалые
щеки Баушана начинают вздрагивать и подергиваться, как неразумная морда
животного вдруг складывается в гримасу человеческого смеха, и этот смех
или, вернее, его тусклый, беспомощный, жалкий отблеск появляется, чтобы
тут же исчезнуть, уступив место страху и растерянности, и затем вновь
проступить в том же искаженно-карикатурном виде...
Но довольно, я не намерен больше углубляться в частности. Меня и без
того смущает, что это краткое описание, помимо моей воли, так разрослось.
Поэтому, не тратя лишних слов, я хочу показать своего героя во всем его