"Томас Манн. Хозяин и собака (Новелла)" - читать интересную книгу автора

и не построены, и это несмотря на то, что я подал благой пример, поставив
себе здесь дом. Прошло уже десять или пятнадцать лет, а этих вилл нет как
нет, - не мудрено, что на всем вокруг лежит печать унылого запустения, а
компания не желает больше вкладывать деньги и достраивать начатое с таким
размахом.
А ведь эти улицы без жителей уже имеют названия, как всякие другие в
городе или в предместье; и я бы дорого дал, чтобы узнать, какой это
фантазер и глубокомысленный эстет из земельных спекулянтов был их крестным
отцом. Тут есть улица Геллерта, улица Опица, Флемминга, Бюргера и даже
Адальберта Щтифтера, по которой я с чувством особой признательности и
благоговения прохаживаюсь в своих подбитых гвоздями башмаках. На углах
просек поставлены столбы, как это делается на недостроенных окраинных
улицах, где нет углового дома, и к ним прибиты таблички с названием: синие
эмалевые таблички с белыми литерами. Но, увы, таблички эти несколько
обветшали, - слишком уж давно обозначают они наименование
запроектированных улиц, на которых никто не желает селиться, и, может
быть, они-то яснее всего и говорят о запустении, банкротстве и застое в
делах. Никому до них нет дела, никто их не подкрашивает, от солнца и дождя
синяя эмаль облупилась, сквозь белые литеры проступила ржавчина, так что
на месте некоторых букв остались либо рыжие пятна, либо просто дыры с
противной ржавой бахромой по краям, и название поэтому иногда так
искажается, что его и не прочтешь. Помню, когда я только что поселился
здесь и начал исследовать окрестности, мне долго пришлось ломать себе
голову над одной такой табличкой. Это была на редкость длинная табличка, и
слово "улица" сохранилось полностью, зато в самом названии, которое, как я
уже говорил, было очень длинным или, вернее, должно было быть длинным,
большая часть букв стерлась или же была изъедена ржавчиной: их можно было
сосчитать по коричневым пятнам, но разобрать что-либо, кроме половинки "в"
в начале, "ш" где-то посередине да еще "а" в конце, не представлялось
возможным. Для моих умственных способностей отправных данных оказалось
маловато, и я решил, что в этом уравнении слишком много неизвестных. Долго
стоял я, задрав голову и заложив руки за спину, изучая длинную табличку.
Потом мы с Баушаном пошли дальше по тротуару. Но хотя я, казалось, думал о
других вещах, во мне шла подсознательная работа, мысль моя упорно
возвращалась к стертому имени на табличке, и вдруг меня осенило, - я даже
остановился с испугу, затем поспешил обратно к столбу, снова уставился на
табличку и прикинул. Да, так оно и есть. Оказывается, я бродил не более и
не менее, как по улице Вильяма Шекспира.
Таблички под стать улицам, и улицы под стать табличкам - запущенные,
погруженные в тихую дремоту. Справа и слева стоит лес, через который улицы
эти были прорублены, и лес-то уж не дремлет; он не. дает улицам ждать
десятилетиями, пока их заселят, он делает все, чтобы снова сомкнуться, -
ведь здешняя растительность не боится камня, она давно к нему
приспособилась; и вот пурпурный чертополох, голубой шалфей, серебристая
верба и нежная зелень молодых ясеней выбиваются из мостовых и даже
бесстрашно лезут на тротуары; нет сомнения, что улицы, носящие имена
поэтов, зарастают, что лес мало-помалу поглощает их, и, будем ли мы
сожалеть о том или радоваться, все равно через десяток лет улицы Опица и
Флемминга станут непроходимыми, а скорее всего, просто исчезнут. Сейчас,
правда, жаловаться не приходится: с точки зрения живописной и