"Томас Манн. Непорядок и раннее горе (Новелла)" - читать интересную книгу автора

Они вообще-то очень любят дурачить и "разыгрывать" ближних; делают это
на каждом шагу, лишь бы представился случай, даже и не добиваясь награды в
виде пятка яиц. Так, скажем, в трамвае они устраивают целые представления,
выдавая себя за совсем не тех молодых людей, какими являются в
действительности, и громогласно заводя бесконечные, сугубо обывательские
разговоры на местном диалекте, которым обычно не пользуются, в самом
обывательском духе толкуют о политике, о дороговизне, о каких-то людях,
которых и на свете нет, так что весь вагон сочувственно прислушивается к
их неуемной болтовне, хотя и не без смутного ощуще-ния, что здесь не все
ладно. Мало-помалу они набираются дерзости и принимаются рассказывать друг
другу чудовищные небылицы об этих несуществующих людях. Так, Ингрид
способна высоким, ломким, пошло чирикающим голоском сообщить окружающим,
что она продавщица и что у нее незаконный ребенок, сын с садистическими
наклонностями, который намедни в деревне так безбожно истязал корову, что
доброму христианину смотреть тошно. Ингрид так забавно чирикает это
"истязал", что Берт готов разразиться хохотом, но, сдержавшись, бурно
соболезнует злополучной продавщице и вступает с нею в продолжительное,
непристойное и вместе глупое словопрение о природе болезненных извращений,
покуда пожилой господин, сидящий напротив и засунувший свой тщательно
сложенный билет за перстень-печатку на указательном пальце, считая меру
терпения переполненной, не начинает открыто возмущаться тем, что нынешняя
молодежь так обстоятельно распространяется на подобные "тёмата" (он
употребляет греческое окончание множественного числа от слова "тема"),
после чего Ингрид притворно заливается слезами, а Берт лишь отчаянным
усилием воли, которого по всем признакам едва ли хватит надолго,
обуздывает смертельную ярость, вызванную в нем словами пожилого господина:
он сжимает кулаки, скрежещет зубами и весь содрогается, так что пожилой
господин, руководствовавшийся только наилучшими побуждениями, поспешно
выходит на ближайшей остановке.
Вот в каком духе развлекаются "большие". Телефон занимает не последнее
место в их забавах. Они звонят всему свету - оперным артистам,
государственным мужам, высоким духовным особам, выдавая себя то за
лавочников, то за графа и графиню Манстейфель, и только после длительных
препирательств высказывают догадку, что их неправильно соединили. Раз
как-то они опустошили вазу, в которой родители хранят визитные карточки
знакомых, и рассовали их по почтовым ящикам близлежащих домов, стараясь
внести в эту путаницу налет правдоподобия, чем вызвали в квартале великое
смятение, ибо как не смутиться, если бог весть кто почел нужным черт знает
кого почтить официальным визитом.
Ксавер, теперь уже без перчаток, в которых он прислуживал за обедом,
входит в столовую, щеголяя желтым кольцом-цепочкой на левой руке, и,
встряхивая волосами, начинает убирать со стола. Пока профессор потягивает
свое слабенькое пиво (восемь тысяч марок бутылка) и закуривает сигарету,
на лестнице и в прихожей возникает шумная возня - это "маленькие". Они,
как обычно после обеда, являются поцеловать родителей и, преодолев
сопротивление двери, на ручку которой нажимают совместными усилиями,
врываются в столовую, топоча и спотыкаясь о ковер своими торопливыми
неловкими ножками в домашних туфельках из красного войлока, на которое
сползли носочки. Громко болтая и наперебой выкладывая новости, каждый
держит свой привычный курс: Байсер бежит к матери и взбирается к ней на