"Елизавета Манова. Колодец" - читать интересную книгу автора

понимаю, только об этом еще рано говорить, это додумать надо.
Ну, ладно, позвали меня. Прихожу, а они уже все тут. Приглашают выйти
на серединку. Скверно было, конечно, но не так уж, потому что у этих
чувства... ну, невыраженные какие-то, по отдельности не разобрать. Вроде
как фон, тяжелый такой, неприятный, а терпеть можно.
Я было ждал, что сперва Наставник будет говорить - нет, не
собирается. Устранился. И сам, и не сам, путаница какая-то, не пойму.
Другой заговорил - похоже, самый главный. Снаружи я его не видел, а
внутри он неприятный: властный такой, жесткий, прямо каменный какой-то.
Он-то меня и порадовал. Сказал, что результаты исследований (а о
Наставнике ни слова!) позволяют отнестись ко мне, как к личности, стоящей
примерно на одном с ними уровне развития (вот спасибо-то!) и поэтому
вполне отвечающей за свои слова. Поэтому, мол, они уполномочены выслушать
меня, дабы составить как можно более полное представление о проблеме и,
возможно, приступить к отработке стратегии контакта.
Очень нехорошо все это прозвучало, для меня, во всяком случае. Ну да
обиду я проглотил. Не тот случай, чтоб обижаться.
- Спасибо, - говорю, - за лестное мнение, а только что вас
интересует? Если культура наша, так о том бесполезно говорить - слишком мы
разные, чтоб даже одинаковые слова у нас один смысл имели. Если об уровне
нашем техническом, так тоже бесполезно: что толку говорить о следствиях,
опуская причины? Если говорить о чем, так только о нынешнем положении
верхних людей - это сейчас главное.
Тот спрашивает, что я имею в виду.
Помолчал я, прислушался, вижу: от Наставника ждать помощи не
приходится: ну, и рубанул напрямую.
- То, - говорю, - что по вашей милости верхняя цивилизация ныне при
последнем издыхании. То, - говорю, - что нынче человечество разорвано на
части, на малые группы, которые уцелели там, где еще жить можно. Я, -
говорю, - родом не из этих мест. Родители мои погибли, когда попытались
пересечь одну из мертвых зон. Сам-то я чудом выжил, может потому, что мал
был, и меня на руках несли. И здесь, - говорю, - где еще живут люди, нас
на каждом шагу смерть подстерегает. Невидимая, - говорю, - непонятная, не
убережешься от нее. Хотите, - говорю, - ...так я вам не одно такое
местечко укажу, авось вспомните, что туда выкидывали. Вас, - спрашиваю, -
наш технический уровень интересует? Нет теперь у нас никакой техники.
Может, и было что, да прахом пошло. Может, где и уцелело, да только здесь,
в мое краю, люди уж ни на что не способны. Потому что, - говорю, - отрава
ваша у них жизненный цикл сдвинула, они теперь втрое скорей живут. Я еще
по годам зрелости не достиг, а сверстники мои здешние уже старые люди, им
и жизни-то почти не осталось. Когда им учиться, когда науками заниматься,
если еле-еле успевают научиться пищу добывать и детей вырастить? И это, -
говорю, - убогое существование под угрозой, потому что наследственность
поражена. Мало, что половина детей вскорости умирает, вы на прочих-то
поглядите! У всякого отклонения какие-то. Если, - говорю, - прямо сейчас
за это дело не взяться, вам вскорости уже никакая стратегия не
понадобится.
Тут я спохватился. Многое бы еще надо сказать, да подумал, что нечего
ветку гнуть - сломаешь. Ну и закончил с вывертом.
- Я, - говорю, - не виню вас, потому по незнанию так вышло. Не