"Елизавета Манова. Рукопись Бэрсара" - читать интересную книгу авторазаорал младенец. Я испуганно обернулся. Прямо на полу рядом с печью сидела
девочка-подросток и покачивала колыбель. - Тазир! - крикнул Ирсал. - Уйми дитя! Из-за грязной занавески вышла женщина, вытерла об юбку мокрые руки, взяла младенца и ушла. Девочка пошла за ней. - Нет, Ирсал, - сказал я. - Я тут не останусь. Он не ответил, взялся ладонью за лицо и уставился на меня. - Что с ними будет, если меня найдут? - Это уж моя забота! - Не сердись! Просто, сели что... я ведь тоже тут на виду. Найди мне укромное местечко, чтобы... Ну, сам понимаешь. Ирсал не стал спорить. Подумал, прошелся пятерней по лицу. - Можно. Есть одно. Покойной тетки мужу двоюродная сестра. Только она того. Как померли у нее все в мор, тронулась. Так-то тихая. Сготовить там, обстирать... одна живет. А слов не разумеет. Коли не боишься... - Чего? Он поглядел удивительно, и я вспомнил, что в нынешнем Квайре безумие считается заразным. Усмехнулся и сказал: - Не боюсь. И я поселился в домишке старой Синар. Странное это было место, и странная это была жизнь. Дом жил сам по себе: постанывал, поскрипывал, кряхтел, и хозяйка, высохшая, как тень, тоже была сама по себе. Все сновала и сновала вокруг, беззвучно шевелились, словно там, в своем далеке, она вела нескончаемый разговор. Она знала, что я есть, потому что готовила на двоих, но не видела, не слышала, не замечала меня. Это было очень противно сначала. А потом, на вторую или на третью ночь, я проснулся, будто меня позвали, и увидел, что она стоит и глядит. Я испуганно вскинулся на лавке, и она заковыляла прочь. И на следующую, и еще на следующую ночь. Я пугался сначала, а вдруг понял: она просто слушает мое сонное дыхание, видно этот звук что-то будит в ее угасающем мозгу. Наверное, надо быть достаточно одиноким, чтобы понять такое одиночество, и, наверное, я был достаточно одинок, чтобы это чем-то связало нас. Да, я был тогда достаточно одинок. Не знавший света не боится тьмы. Пол года назад это все позабавило меня, теперь я мучился от пустоты, от того, что я никому не нужен, что все, кто мне дорог, позабыли меня. Днем еще можно было терпеть: додумывая кое-какие старые мысли, придумывал из чего сотворит передатчик, но день кончался, и вечер вползал в наш дом. Бесконечные зимние вечера, когда за стенами плачет ветер и мается огонек лучины, а я один, совсем один, в доме, в городе, во Вселенной. И тогда я, одевшись, выходил на крыльцо и жадно слушал далекие звуки. Здесь я мог думать о Суил. Совсем не веселое занятие, потому что в этих мыслях нет тепла. Даже имя ее, как льдинка, оно не тает на губах. - Суил, - повторял я, и холод медленно стискивал сердце. Я ошибся: смешная влюбленность оказалась любовью. И уже не споря с собой, я знал: эта глупенькая любовь, эта горькая, безответная радость - лучшее, что |
|
|