"Джессика Марч. Соблазн" - читать интересную книгу автора

- По-моему, мы договорились... мы решили...
- Ты решил, - отрезала она. Затем более мягко: - Послушай, со мной все
в порядке, Хэл, правда. Неужели ты думаешь, что я натворю что-нибудь после
того, как мы зашли уже так далеко, стольким пожертвовали?
Вопрос повис в воздухе. В нем было нечто большее, чем простая риторика,
хотя они оба давным-давно пришли к договоренности забыть про прошлое,
никогда не говорить о том, какими разными могли бы быть их жизни, если бы...
Хэл поцеловал жену в лоб и заглянул в глаза, которые напоминали ему
порой те, другие, с портретов великих импрессионистов Ренуара или Мане -
большие и темные, сияющие... и чуть-чуть туманные, не обрисованные четко. На
какой-то момент он отодвинул в сторону мысли о своей карьере и вспомнил ту
далекую ночь, когда Энн впервые сказала ему о своей любви - а затем позвала
его в постель с девственной страстью, которая приковала его к ней навсегда.
В любви она стала его партнершей, его душкой-женушкой, его вторым "я". А в
деле его карьеры они были как два метеора, оставляющих единый след, с
одной-единственной благородной целью: продвигать вперед его карьеру без
лести преданного слуги общества. По мере того как его политические цели
осуществлялись одна за другой, Хэл чувствовал себя все сильнее, обходясь по
шестнадцать - восемнадцать часов в день с малым количеством пищи и почти без
отдыха, отвергая законы естества и работая за счет адреналина своих амбиций.
Энн была для него самой большой опорой. С ее красотой, интеллектом и опытом
в международных делах она звездой сияла во всех его кампаниях по выборам и
никогда не упускала случая дать ему какой-нибудь ценный совет, когда они
лежали рядом в постели. И теперь, несмотря на то что она все чаще стала
прибегать к пилюлям, он поверил, что с ней все в порядке. Ему пришлось
поверить этому...
Но так ли это на самом деле? Или его жена превратилась в бомбу
замедленного действия, способную разнести вдребезги все мечты, которые
теперь казались такими близкими?

Ограждаемая кагэбэшным эскортом, группа во главе с Хэлом проталкивалась
в толпе, вымаливающей возле Большого театра лишний билетик с такой страстью,
какую Энн редко доводилось встречать в Соединенных Штатах. Они торопливо
прошли через отделанный мрамором и позолотой вестибюль театра и поднялись с
одним из охранников наверх, в личные покои примы-балерины Натальи Симоновой.
Служащая театра, одетая в особую форму, приветствовала посетителей на
сносном английском, объясняя, что мадам Симонова скоро к ним выйдет.
Стены передней были обтянуты красным велюром, а мебель показалась ей
французской, хотя некоторые кресла были накрыты белой, без пятнышка,
полотняной тканью, как в пьесах Чехова. На одной стене висело овальное
зеркало, резной орнамент его рамы показался Энн приветом из царской эпохи.
Бросив быстрый взгляд в уборную балерины, Энн увидела зеркальную стену.
Отражаясь в ней, балерина - высокая и неестественно тонкая - выполняла свои
разогревающие упражнения. Она двигалась как породистая лошадь, мышцы
напрягались под кожей, тонкое лицо казалось бесстрастным, а глаза миндальной
формы застыли в концентрации.
Танцующая свой собственный балет хороших манер, ощущая порой себя в
такой же опасности, как если бы она бежала на цыпочках по натянутой под
куполом проволоке, Энн подумала о своем родстве с русской танцовщицей.
Интересно, что она испытывает сейчас?