"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

коротенькие ножки с изящными дамскими ступнями, и вы невольно улыбались от
неожиданности: высокий мужчина оказывался очень маленьким. Даже пониже
Розалии Яковлевны. Она словно сошла со старой гравюры "Нигилистка". Так же
стрижены волосы, те же роговые очки на энергичном носу, та же строгая
кофточка с глухим воротничком и широкий кожаный пояс.
В эмиграции Михаил Яковлевич был близок к Владимиру Ильичу, находясь у
него как бы в личных политических секретарях.
- Вы, Михаил Яковлевич, любите Ленина? - однажды спросил я. - Очень?
- То не то слово, - ответил он. - Что это такое "любить Ленина"? Нет,
он всегда висит в красном углу большевистской души, как икона в крестьянской
хате.
А ведь Михаил Яковлевич с Лениным за домашним столом чай пил!
И еще существенно, что мой сереброголовый друг терпеть не мог красивых
слов из арсенала Троцкого. А тут выдал этакий образ!
Розалия Яковлевна и Михаил Яковлевич всю жизнь спали на разных
кроватях. В ту страшную ночь меньшевичку разбудил его шепот:
- Розка, умирать приполз к тебе.
И, взобравшись на высокую постель, он тихо отошел, прижавшись к теплому
плечу своего политического противника.
Ах, какие это были люди!
Чрезмерный пессимизм так же противен, как и чрезмерный оптимизм. Два
дурака только разного цвета - черный и розовый.

* * *

В 1909 году Лев Толстой записал в дневнике:
"Чтобы быть художником слова, надо, чтобы было свойственно высоко
подниматься душою и низко падать".
Падать-то низко мы умеем.
Ни за что не написать мне так, чтобы понравилось нашему министру
культуры.
А вот по Чехову, "заяц, ежели его бить, спички может зажигать".
Значит, он, этот заяц-то, поумней будет.

* * *

Был Зощенко. Лицо у него словно из холодного пепла. Тех, кого не
прорабатывал Сталин, кладут в гроб краше. А ведь Зощенко сейчас
"благополучен" - его однотомник издан "Советским писателем".
Он в шелковой рубашке и отличном костюме из английского материала. К
сожалению, нервных клеток, сожженных Сталиным, не сошьешь себе из
английского материала.
Когда за столом кто-нибудь произносил фразу погромче, Михаил Михайлович
болезненно морщился и на лице возникали морщины, как у глубокого старика.
К коньяку он не прикоснулся. Пил только шампанское. Пил безрадостно,
редкими маленькими глотками, как остывший чай с молоком.
Как-то в сорок восьмом году я зашел к нему. С большими ножницами в
руках Михаил Михайлович ползал по полу, выкраивая из старого пыльного
войлока толстые подметки для какой-то "Артели инвалидов". Не помню точно,
сколько ему платили за сотню пар. Во всяком случае, обед в дрянной столовке