"Анатолий Мариенгоф. Бритый человек" - читать интересную книгу автора

стол водрузит венский стул, на стул - безупорный граммофон, на граммофон -
полное собрание сочинений Шекспира в издании Брокгауза. Незадолго до того
мой друг сказал, взглянув на тисненный золотом переплет:
- У него в фамилии на две буквы меньше, чем у меня. Я пробормотал себе
под нос:
- Бедный Шекспир!
До чего тысячепудово бесчувственно пьяное тело. Шпреегарт словно
обожрался булыжниками.
А вместе с тем я припомнил, что он едва притронулся к копченому угрю, к
лимону и соленым фисташкам.
Рядом с ним за столом сидела Лидочка Градопольская. Он ей шептал:
- Лидочка, я пиршествую вами.
И ее глаза звенели, как золотые бубенчики.
Однажды Шпреегарт признался:
- Я прекрасно знаю, что меня будет терзать на смертном одре.
- Что?
- Слушай. - И с туманом на глазах он стал рассказывать: - Я тогда был
зелен, как огурец. Когда при мне говорили: "Он просил у нее руку и
сердце", - я и не предполагал, что в переводе на человеческий язык это
только и означает: "Поспим вместе". Так вот, в те наивные времена мы жили
лето no соседству с польской служивой семьей - Пширыжецких. Отцы наши вместе
винтили, матери варили варенье, с панятами мы играли в шар-мазло, а по
шустроглазой Ядзе я беззвучно вздыхал. Как-то, проходя огородами, оттекшими
в овраг, Ядзя показала мне лазейку в высоком заборе, окружавшем польскую
дачу. А часа четыре спустя я уже крался на первое в жизни ночное свидание.
Проклятая лунища яичницей-глазуньей украсила небо. Ядзя - бледная,
повздрагивавшая в сквозной набросайке, - сидела на подоконнике. Шустрые
глаза ее были будто проглочены зрачками. Жадными, прекрасными и, вместе с
тем, какими-то коровьими. Я сел рядышком и...
Он простонал:
- Замер.
- Ну?
- Замер!... и все.
Он стал трагически ходить из угла в угол, топча текинский ковер
тяжелыми шагами убийцы.
- На смертном одре вспомню и зубами заскрежещу. Замер? Ах, сукин сын!
Агонию, можно сказать, себе испакостил.
И положил голову на мои колени:
- Скажи, Мишка, не бессмысленная ли роскошь в наше время - иметь такую
нежную, такую хрупкую совесть? Шестнадцать лет угрызений!

3

У меня жидкие руки и больная поясница. Раз в месяц я непременно страдаю
прострелом. Шпреегарт любил мне ставить спасительные банки: он ловко бросал
зажженные бумажки в стеклянные рты и присасывался ими к моей спине. Моя
багровая кожа, вздуваясь, заполняла сосудики. Я стонал, скрипел зубами Это
было похоже на пытку. Он себя чувствовал заплечных дел мастером. Под
занавес, для веселья, он ставил мне две банки на ягодицы. Я кричал, ругался,
посылал проклятья. А он хлопал в ладоши, заливался смехом, приводил мою жену