"Олег Маркеев. Хроники Нового Средневековья" - читать интересную книгу автора

косился на кампанию, похмелявшуюся в углу. Вид у рассевшихся на корточках
вокруг единственного уцелевшего табурета был, как у солдат, вырвавшихся из
окружения. Но глаза уже горели радостным огнем хорошо похмелившихся мужиков.
Они заметили очнувшегося Капитана и радостно залопотали, старший,
разливавший из бутылки, ощерил беззубый рот и жестом пригласил
присоединиться.
Капитан попытался встать, но в в голове взорвалась боль, словно
насквозь, из виска в висок, прошла пуля. Он застонал и откинулся на что-то
мягкое. Пришлось опять открывать единственный глаза.
Сверху на него смотрело тонкое фарфоровое лицо девушки. И кожа у нее
была, как у фарфоровой куклы, белая и, наверняка, холодная на ощупь. Только
глаза у куклы были глазами ребенка, похоронившего мать.
- Как тебя зовут? - спросил Капитан, с трудом разлепив спекшиеся губы.
- Динь - дон - дон -динь - динь, - ответил колокольчик.
Холодная ладошка легла на взмокший лоб Капитана, и впервые за сорок
дней ушла боль из сердца ушла боль.
- Живем дальше, Динь, - прошептал Капитан.
В распахнутую дверь была видна полоска моря. У самого горизонта, там,
где вода становилась небом, белел парус с алым мальтийским крестом.

Грешник

Свеча в руке Настоятеля дрогнула, и адские тени пустились в дикий пляс.
Августин хотел перекреститься, но руки были заняты тяжелыми сумками. В таких
"челноки" привозят из дальних стран дешевый ширпотреб. Больше всего на свете
Августин боялся Страшного суда, Настоятеля и оставаться на ночь одному в
ларьке.
Августин слизнул соленую капельку пота, щекотавщую кончик носа, и
решил, что ночного бдения в ларьке он боится больше, чем Настоятеля и
Страшного суда вместе взятых.
Каждую ночь, когда по пустым улицам шастали только бродячие псы и
проснувшиеся от холода алкаши, продавщица из соседнего ларька принимала
начальника отделения милиции.
Августин вздрагивал от мерного стука пустых пивных ящиков, всхлипов
продавщицы, перебиваемых истеричными голосами из милицейской рации. Праздник
плоти продолжался не дольше двадцати минут. Потом в ларьке наступала тишина,
только протяжно, как дервиш на базаре, выла дежурная волна в милицейской
рации. Утолив любовный голод, Начальник по-хозяйски с оттяжкой хлопал дверью
и уходил ловить воров и заблудившихся алкоголиков, прихватив банку немецкого
пива. И наступало самое страшное.
Продавщица, здоровая хохлушка, год назад приехавшая на заработки да так
и осевшая в столице, выходила из ларька, ненадолго скрывалась в темной
подворотне, а потом прямиком шла на приступ Августина. Ее крепкому женскому
телу, выращенном на галушках и варениках с вишней, еще не забывшему духоту и
томление летних ночей, когда над всей Малороссией, задыхающейся в аромате
яблоневых садов, висит полная луна, освещая путь нечисти и бурсакам,
хотелось любви. Ей было мало судорожных милицейских объятий, она хотела
любви горячей, как стакан горилки с перцем, и терпкой, как смертный грех.
Августин, как мог, отбивался от полных молочных рук, тянувшихся к нему
из амбразуры окошка, из последних сил держал кованную дверь, сотрясаемую