"Габриэль Гарсия Маркес. История одной смерти, о которой все знали заранее (Повесть)" - читать интересную книгу автора

проснулся, когда колокола уже били набат, проснулся, решив, что трезвонят
в честь епископа.
Сантьяго Насар надел белые льняные некрахмаленые брюки и рубашку, точно
такие же, что были на нем накануне - на свадьбе. Это была его парадная
одежда. Если бы не ожидавшийся епископ, он бы надел костюм цвета хаки и
сапоги для верховой езды, в чем отправлялся каждый понедельник в Дивино
Ростро, животноводческую ферму, которую унаследовал от отца, и теперь
управлял ею очень толково, хотя и без особых доходов. Собираясь на
пастбище, он цеплял к поясу "магнум-357", стальные пули которого, по его
словам, могли перебить хребет лошади. В пору охоты на куропаток он брал с
собой прицельное оружие. В шкафу у него хранились
"манлихер-шенауэр-30.06", голландский "магнум-300", двуствольный
"хорнет-22" с телескопическим прицелом и "винчестер". Он, как и его отец,
всегда спал с оружием под подушкой, но в тот день перед выходом из дому он
вынул из револьвера патроны, а револьвер положил в тумбочку у кровати. "Он
никогда не оставлял его заряженным", - сказала мне его мать. Я это знал и
еще знал, что оружие он держал в одном месте, а патроны - в другом,
отдельно, так, чтобы никто, даже случайно, не поддался искушению пальнуть
в доме. Эту мудрую привычку привил ему отец после того, как однажды утром
служанка вытряхивала подушку из наволочки и револьвер, упав на пол,
выстрелил: пуля пробила шкаф, прошла стену, с боевым свистом пронеслась
через столовую соседского дома и обратила в гипсовый прах статую святого в
человеческий рост, стоявшую в главном алтаре церкви на другом конце
площади. Сантьяго Насару, тогда совсем еще ребенку, злополучный урок
запомнился навсегда.
Последнее, что осталось в памяти у его матери, - как он промелькнул через
ее спальню. Он разбудил ее, когда в потемках ванной комнаты на ощупь искал
в аптечке аспирин, она зажгла свет и увидела его в дверях со стаканом воды
в руке: таким ей суждено было запомнить его навсегда. Именно тут Сантьяго
Насар и рассказал ей свой сон, но она не придала значения деревьям.
- Птицы во сне - всегда к здоровью, - сказала она.
Она смотрела на него из гамака, лежа в той самой позе, в какой я нашел ее,
сраженную догорающей страстью, когда вернулся в этот всеми забытый городок
и попытался сложить из разрозненных осколков разбитое зеркало памяти. Она
едва различала очертания предметов даже при свете дня, и на висках у нее
лежали целебные листья от головной боли, которую оставил ей сын, в тот
последний раз пройдя через ее спальню. Лежа на боку, она схватилась за
веревки гамака в изголовье и старалась подняться, а в полумраке стоял
запах крестильной купели, который поразил меня еще в то утро, в утро
преступления.
Когда я появился в дверном проеме, ей снова на миг почудился Сантьяго
Насар. "Вот тут он и стоял, - сказала она. - В белом некрахмаленом костюме
- кожа у него была такая нежная, что не выносила шуршания крахмала". Она
долго сидела в гамаке, пережевывала зернышки кардамона, пока у нее прошло
ощущение, будто сын вернулся. Тогда она вздохнула: "В нем была вся моя
жизнь".
И я увидел его. Только что, в последнюю неделю января, ему исполнился
двадцать один год, он был стройным и белокожим, с вьющимися волосами и
такими же арабскими веками, как у отца. Единственный сын супружеской четы,
вступившей в брак по расчету и ни на миг не познавшей счастья, однако сам