"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

из них, я чувствовал, как другой начинал отдаляться с надрывными вздохами, с
какими выходит судно в открытое море. Бал в канун свадьбы в заведении "Сила
Господня" закончился церемонией, которая могла прийти в голову только
пропадающему от вожделения испанскому священнику. Он обрядил весь женский
персонал в фату и флердоранж, чтобы все до одной сочетались со мною законным
браком в едином, универсальном, священном обряде. Это была ночь великого
святотатства, потому что двадцать две из них пообещали мне свою любовь и
повиновение, а я им - свою верность и поддержку по гроб жизни.
Ночью я не смог заснуть в предчувствии непоправимого. Забрезжил
рассвет, а я, проживая уходящее время, считал число ударов, которые отбивали
часы на колокольне, пока не пробило семь ужасных ударов - час, когда я
должен был находиться в церкви. Телефон начал звонить в восемь, длинно,
настойчиво, непредсказуемо, больше часа. Я не только не ответил, я не дышал.
Около десяти начали стучать в дверь, стучали кулаком, потом загудели голоса,
знакомые и ненавистные. Я боялся, что под горячую руку дверь разнесут, но
около одиннадцати дом наполнила колючая тишина, какая предшествует великим
катастрофам. И тогда я заплакал, и по ней, и по себе, и молился всем
сердцем, чтобы мне никогда, до конца дней моих, не встретиться с нею.
Какой-то святой, должно быть, услышал меня вполуха, потому что Химена Ортис
уехала из страны той же ночью и вернулась лишь через двадцать лет,
благополучно выйдя замуж и народив семерых детей, которые могли быть моими.
Мне стоило труда удержаться на работе и сохранить за собой колонку в
"Диарио де-ла-Пас" после вызова, который я бросил обществу. Однако вовсе не
по этой причине мои заметки переместили на одиннадцатую страницу, просто в
жизнь напролом вторгся XX век. В городе только и говорили о прогрессе. Все
изменилось; полетели самолеты, и какой-то предприимчивый человек сбросил с
"Юнкерса" мешок с письмами и изобрел авиапочту.
Единственно, что оставалось неизменным, были мои воскресные заметки в
газете. Молодое поколение постоянно нападало на них, представляя их некоей
мумией прошлого, которую следует испепелить, но я продолжал писать в том же
духе, не сдаваясь и не поддаваясь новаторским веяниям. Я оставался глух ко
всему. Мне было сорок лет, и молодые редакторы называли мои заметки Колонкой
Пустобреха. Директор пригласил меня к себе в кабинет и попросил привести тон
моих заметок в соответствие с новыми веяниями. Торжественно, как будто
только что сам придумал, он изрек: "Мир идет вперед". - "Да, - сказал я
ему, - идет вперед, по-прежнему, но крутится вокруг солнца". Он оставил мои
воскресные заметки, потому что не нашел другого составителя новостей.
Сегодня я понимаю, что он был прав и вот почему. Юноши моего поколения,
подхваченные водоворотом жизни, забылись, душою и телом, в мечтах о будущем,
пока жесткая реальность не показала, что будущее вовсе не такое, о котором
они мечтали, и тогда они впали в ностальгию. Такими были и мои воскресные
заметки, подобные археологическим реликвиям, раскопанным среди обломков
прошлого, они годились не только старикам, но и молодым, чтобы те не боялись
стариться. Мои заметки снова перешли в разряд самых читаемых, а подчас
помещались даже на первую полосу.
Тем, кто меня спрашивают, я всегда отвечаю правду: продажные женщины не
оставили мне времени, чтобы жениться. Однако, надо признать, это объяснение
не приходило мне в голову до дня моего девяностолетия, до той минуты, когда
я вышел из дома Росы Кабаркас, твердо решив никогда больше не искушать
судьбу. Я почувствовал себя другим. Настроение изменилось, когда я увидел