"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

них - девочка, кою нарекли бы ее именем, именем, которое носили ее мать и
бабушка. Я не забывал просьбу матери, но понятие о молодости у меня было
такое растяжимое, что всегда казалось: жениться никогда не поздно. До того
жаркого полудня, когда в Прадомаре, в доме семейства Паломарес де Кастро, я
ошибся дверью и застал Химену Ортис, их младшую дочь, отдыхающей в сиесту, в
спальне, совершенно обнаженной. Она лежала спиной к двери и обернулась ко
мне через плечо так быстро, что я не успел скрыться. "Ой, прошу прощения", -
наконец произнес я, а душа застряла в горле. Девушка улыбнулась,
перевернулась с грацией газели и показала мне себя всю, целиком. Комната
словно наполнилась ее близостью. Она была не совсем голой, потому что за ухо
у нее был заткнут ядовитый цветок с оранжевыми лепестками, как у Олимпии
Манэ, на правом запястье виднелся золотой браслет, а на шее - бусы мелкого
жемчуга. Я и представить себе не мог, что когда-либо увижу что-нибудь более
волнующее, и теперь могу поручиться, оказался прав.
Устыдясь своей неловкости, я захлопнул дверь в намерении раз и навсегда
забыть ее. Но Химена Ортис не позволила мне этого. Через общих знакомых
подружек она передавала мне послания, зазывные записочки, грубые угрозы и
распустила слух, будто мы без ума друг от друга при том, что мы не
обменялись с ней ни единым словом. Сопротивление стало невозможным. У нее
были глаза дикой кошки, тело, в одежде такое же соблазнительное, как и без
нее, а густые волосы буйного золота испускали такой женский дух, что от
ярости я по ночам плакал в подушку. Я знал, что любви тут никакой не
получится, но ее сатанинская влекущая сила меня жгла, и я пытался найти
облегчение с любой попадавшейся мне на пути зеленоглазой шлюшкой. Но не смог
погасить огня того воспоминания о постели в Прадомаре, а потому сложил
оружие - с официальной просьбой руки, обменом кольцами и объявлением широкой
свадьбы до Троицы.
Новость наделала гораздо больше шуму в Китайском квартале, чем в
светских клубах. Мое жениховство прошло с соблюдением всех норм христианской
морали на террасе, в доме моей суженой, среди горшков с амазонскими
орхидеями и папоротниками. Я приходил к семи вечера в белом полотняном
костюме и с подарком - какой-нибудь безделушкой или швейцарским шоколадом, и
мы разговаривали, полунамеками и полусерьезно, до десяти часов под приглядом
тетушки Архениды, которая клевала носом, как дуэньи из романов той поры.
Химена, чем больше мы знакомились, становилась все откровеннее
страстной, а с наступлением летней жары лифы и юбки на ней делались все
легче и короче, так что нетрудно было представить себе, какой разрушительной
мощью должно было обернуться все это в темноте. Через два месяца после
помолвки нам уже не о чем было говорить, и она поставила вопрос о детях, без
единого слова, просто начала крючком вязать из шерсти пинетки для
новорожденных. Я, как благовоспитанный жених, тоже научился вязать, и так мы
бессмысленно убивали часы, остававшиеся до свадьбы, я плел голубые пинетки
для мальчиков, она - розовые для девочек, кто из нас угадает, пока не
навязали целую гору, на полсотни детишек. Не успевали часы пробить десять,
как я садился в экипаж на конной тяге и отправлялся в Китайский квартал
прожить ночь в райском блаженстве.
Бурные холостяцкие прощания там, которые мне устраивали в Китайском
квартале, были полной противоположностью гнетущим вечерам в Общественном
клубе. Этот контраст помогал мне понять, какой из двух миров был истинно
моим, и возникла иллюзия, что оба, но каждый в свой час, оказавшись в одном