"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

девяноста лет и начал отсчитывать, миг за мигом, минуты ночи, остававшиеся
мне до смерти.

II

Я пишу эти вспоминания окруженный немногим, что осталось от
родительской библиотеки, где полки того и гляди обрушатся под терпеливым
напором моли и древоточцев. В конце концов, для того, что мне нужно сделать
в этом мире, мне довольно было бы моих разнообразных словарей, первой серии
"Национальных эпизодов" дона Бенито Переса Гальдоса и "Волшебной горы",
научившей меня понимать болезненные настроения моей матери, порожденные
чахоткой.
В отличие от остальной мебели и от меня самого, огромный стол, за
которым я пишу, похоже, находится в отличном состоянии и не тронут временем,
поскольку его сработал из благородной древесины мой дед по отцу, бывший
судовым плотником. Даже если мне нечего писать, я каждое утро сажусь за этот
стол с упорством, достойным лучшего применения, поскольку из-за него я
пропустил столько любовей. Под рукой у меня мои книги-сообщники: два тома
"Первого иллюстрированного словаря Королевской академии Испании" 1903 года
издания; "Сокровища кастильского, или испанского языка" дона Себастьяна
Каваррубиаса; грамматика дона Андреса Бельо, на случай, если возникнет
какое-нибудь семантическое сомнение, для точности; новейший "Идеологический
словарь" дона Хулио Касареса, главным образом из-за его антонимов и
синонимов; "Vocabolario della Lingua Italiana" Николы Зингарелли, помогающий
мне с языком моей матери, который я знаю с колыбели, и словарь латинского
языка, который, будучи прародителем двух других, почитается мною за родной
язык.
Слева на письменном столе у меня всегда пять листов льняной бумаги
конторского размера, для моих воскресных заметок, и песочница для чернил,
потому что я предпочитаю ее современным подушечкам из промокательной бумаги.
Справа - calamaio ('Чернильница, письменный прибор (итал).) и подставка из
легкой древесины для золотого пера, поскольку я все еще пишу от руки изящным
почерком, как научила меня Флорина де Диос, чтобы я не сбился на
канцелярский почерк ее супруга, который был нотариусом и присяжным
поверенным до последнего своего вздоха. Некоторое время назад в газете нас
обязали печатать на машинке, чтобы легче было подсчитывать объем свинцовых
литер на линотипе и верстать текст, но я этой дурной привычки не усвоил. Я
продолжал писать от руки, пользуясь обременительным правом старейшего
сотрудника, а затем яростно, точно дятел, долбил текст на машинке. Ныне,
вышедший на пенсию, но не в тираж, я пользуюсь священной привилегией
работать дома при выключенном телефоне, чтобы меня не беспокоили, и без
цензора, который бы высматривал из-за моего плеча, что я пишу.

***

Я живу один - ни собак, ни птиц, ни прислуги, за исключением верной
Дамианы, которая выручала меня из внезапных затруднений и продолжает
приходить раз в неделю что-нибудь поделать, хотя близорука она не меньше,
чем тупа. Моя мать на смертном одре умоляла меня, чтобы я женился молодым на
белой женщине и чтобы у нас было, по меньшей мере, трое детей и одна из