"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

подбородком, как у Папы Римского, набрякшими веками и жиденькой
растительностью, которая когда-то была буйной гривой.
- Дерьмо, - сказал я ему. - Что я могу поделать, если ты меня не
любишь?
Стараясь не разбудить ее, я, раздетый, сел на кровать и глазом,
привычным к обманам красного света, стал разглядывать ее пядь за пядью.
Скользнул указательным пальцем по влажному от пота затылку, и она отозвалась
дрожью, точно аккорд арфы, повернулась ко мне, бормоча что-то, и окутала
меня горьковатым теплом своего дыхания. Большим и указательным пальцем я
чуть зажал ей нос, и она вздрогнула, отодвинула голову и повернулась ко мне
спиной, но не проснулась. Внезапно на меня накатило, и я попытался коленом
раздвинуть ее ноги. На две мои первые попытки девочка только крепче сжала
колени. Я пропел ей в ушко: "У кроватки Дельгадины ангелы стоят". Она
немножко расслабилась. Горячий ток взметнулся в венах, и мой медлительный,
отошедший от дел зверь проснулся после долгого сна.
Дельгадина, душа моя, умолял я ее, сгорая от желания. Дельгадина. Она
грустно всхлипнула, высвободилась из моих ног, повернулась ко мне спиной и
свернулась, как улитка в раковине. Питье из валерьянки, видимо, успешно
действовало не только на нее, но и на меня, потому что ничего не произошло
ни с ней и ни с кем. Но не важно. Я подумал, зачем будить ее, когда я
чувствую себя таким ничтожным, когда мне так грустно и к тому же я холоден,
как моллюск.
Четко и неотвратимо на колокольне пробило двенадцать ночи, и начался
новый день - 29 августа, день великомученика Хуана Баутисты. Кто-то плакал в
голос на улице, и никто не обращал на него внимания. Я помолился за него,
если он в этом нуждался, и за себя с благодарностью за все благодеяния: "Не
обманывайтесь, не думайте, что то, чего ждете и надеетесь, будет длиться
дольше, чем это видят ваши глаза". Девочка застонала во сне, и я помолился и
за нее: "Пусть все так и будет". Потом выключил радио и свет, чтобы заснуть.
Проснулся я с рассветом, не помня, где нахожусь. Девочка продолжала
спать, спиною ко мне, свернувшись, как зародыш во чреве матери. Было смутное
ощущение, что я слышал, как она ночью вставала в темноте, и шум спускаемой
воды в ванной, но вполне могло быть, что это мне приснилось. Что-то новое
появилось во мне. Я никогда не признавал уловок соблазнения, любовницу на
одну ночь выбирал наугад, больше ориентируясь на цену, чем на ее прелести, и
занимались мы любовью без любви, в большинстве случаев полуодетые и всегда -
в потемках, чтобы казаться себе лучше, чем мы есть. В ту ночь я открыл
невероятное наслаждение - я смотрел на тело спящей женщины, и мне не мешали
ни стыд, ни гнетущее желание.
Я поднялся в пять озабоченный, потому что моя воскресная статья должна
была быть на редакционном столе до двенадцати часов дня. В урочное время
освободил кишечник, испытывая обычное в полнолуние жжение, и когда дернул за
цепочку, спуская воду, почувствовал, что всю мою прошлую злость и обиды
смыло в канализацию. Когда я, свежий и одетый, вернулся в комнату, девочка
спала в умиротворяющем рассветном свете, поперек кровати, раскинув руки,
полновластная хозяйка своей девственности. "Храни тебя Бог", - сказал я ей.
Все деньги, что у меня были, и ее, и мои, я положил ей на подушку и
поцеловал ее в лоб, прощаясь навсегда. Дом, как всякий бордель на рассвете,
был ближе всего к раю. Я вышел через дверь, ведущую в сад, чтобы ни с кем не
встретиться. На улице, под палящим солнцем, я снова почувствовал груз моих