"Джорж Р.Р.Мартин. Портреты его детей" - читать интересную книгу автора

а сам решил, что им обоим надо убраться подальше из этого мерзкого,
адского города. Он вспомнил, что ей всегда нравились старинные скрипучие
дома, что она любила воду - моря, реки, озера. Кантлинг обратился в
агентства по продаже недвижимости, осмотрел большой дом на побережье в
штате Мэн и, наконец, остановил свой выбор на овеянном романтикой речных
судов старинном готическом здании высоко на обрывах Перрота в Айове.
Мало-помалу наступило выздоровление. Она словно превратилась в маленькую
девочку, любопытную, непоседливую, полную взрывчатой энергии. Она не
говорила, но все исследовала, ходила повсюду. Весной проводила часы на
чердачном балкончике, следя, как внизу плывут по Миссисипи огромные баржи.
Каждый вечер они гуляли вдвоем над обрывами, и она держалась за его руку.
И однажды она, внезапно обернувшись, порывисто поцеловала его в щеку,
сказала: "Я люблю тебя, папочка", - и убежала от него, а Кантлинг смотрел
ей вслед и видел прелестную раненую женщину двадцати пяти лет - и
длинноногую шаловливую девочку, которой она была прежде.
В этот день плотина рухнула. Мишель заговорила. Сначала простыми
детскими фразочками, полными детских страхов и детской наивности. Однако
она стремительно взрослела и вскоре уже беседовала с ним о политике, о
книгах, об искусстве. Во время вечерних прогулок они вели чудесные
разговоры. Но про то, что с ней произошло, она не говорила ничего. Ни
разу. Ни единого слова.
Через полгода она хлопотала на кухне, писала письма друзьям в
Нью-Йорк, убирала, творила чудеса в саду. Через восемь месяцев она снова
взялась за кисти. Это было полезно для нее: теперь она, казалось,
расцветала с каждым днем, становилась все светлее. Ричард Кантлинг не
понимал абстракций своей дочери, он предпочитал реалистическое искусство,
и поэтому больше всего ему нравился автопортрет, который она написала для
него, кончая школу живописи. Тем не менее он улавливал боль в этих новых
ее полотнах, чувствовал, что таким образом она ищет очищения, старается
выдавить гной их глубокой внутренней раны, и от всего сердца одобрял ее
занятие. Процесс творчества не раз проливал бальзам на его собственные
раны. Он даже отчасти завидовал ей. Ричард Кантлинг не написал ни слова в
течение трех с лишним лет. Сокрушающий коммерческий провал "Подписи под
заметкой", его лучшего романа, парализовал и обессилил его. Он надеялся,
что перемена обстановки воскресит не только Мишель, а и его. Эта надежда
оказалась тщетной. Но по крайней мере Мишель вернулась к жизни.
А потом, поздно вечером, когда Кантлинг уже лег, его дверь открылась,
в спальню вошла Мишель и села на кровати. Она была босая, в фланелевом
халатике, испещренном крохотными розовыми цветочками.
- Папочка, - сказала она невнятно.
Кантлинга разбудил скрип двери. Он сел на постели и улыбнулся дочери.
- Привет! - сказал он. - А ты пила!
Мишель кивнула.
- Я возвращаюсь, - сказала она. - И набиралась храбрости, чтобы
сказать тебе.
- Возвращаешься? - переспросил Кантлинг. - Но не в Нью-Йорк же? Ты
шутишь!
- Я должна, - сказала она. - Не волнуйся. Мне лучше.
- Останься. Останься со мной, Мишель. Нью-Йорк не подходит для жизни.
- Я не хочу возвращаться. Мне страшно. Но я должна. Там мои друзья.