"Кэндзи Маруяма. В небе снова радуга " - читать интересную книгу автора

сравнить достоинства двух любовников, она не думает, кого выбрать, от добра
добра не ищет, с каждым из мужчин ведет себя естественно, как естественна
река, несущая свои воды к устью; оба уверены в ее любви, она не дура, чтобы
подрывать эту уверенность, хоть не вырабатывает никаких стратегий и тактик.
На земле еще не высохшая лужица мочи - это девочка присела, когда шел
дождь; на лужицу слетелись пестрые бабочки, одна нарядней другой, их
трепещущие крылышки похожи на паруса, и я вспоминаю пожелтевшие сепиевые
снимки, сделанные много лет назад: на них юнцы того чахлого поколения,
которое самую малость опоздало на войну - если б не атомная бомба, загремели
б они на фронт, стали "лепестками хризантемы" по приказу командования и во
славу тогдашнего императора, но бомба их спасла, и они пустились в
беспечное, бесцельное плавание на дрянной, кое-как сляпанной яхтенке; сам не
пойму, чем они меня так заинтересовали, но я повсюду таскался за ними и
щелкал, щелкал; давно это было, смешно они говорили между собой,
беспрестанно вставляя американские словечки, к родине у них полагалось
относиться с пренебрежением, зато иностранцев они слушали разинув рот и, как
слову Божьему, внимали модным песенкам, которые напевала победившая их
страна, а в плавание они пустились, так и не договорившись между собой,
куда, собственно, плывут; поначалу всё пыжились - тучи им были нипочем, в
лютый холод они говорили: "Ну и жарища", называли своим отцом солнце,
славили полноту жизни и права молодости, по вечерам непременно упивались в
дым и многое, очень многое презирали: рыбаков, дожидающихся штиля, чтобы
выйти в море, тех, кто суеверно помечает в календаре удачные и неудачные
дни, своих соотечественников, которые сами затеяли бучу, а потом поджали
хвост, вековые снега, сверкающие на вершине большой горы, старые обычаи и
нравы, почтение к учителям, массовую культуру, беззубую внешнюю политику и
даже автомобили отечественного производства.
Герои той давней суматошной эпохи были изрядными хвастунами, обожали
трескучие фразы, но каждый из них был сам по себе и сам за себя, вся
компания состояла из одиночек; старших они держали за неудачников и слушать
их не желали, над моралью, законами и прочей ерундой посмеивались; мне
удалось сфотографировать отчаяние, просвечивающее сквозь самонадеянность их
гримасничающих лиц, только закончилось все печально: их детская вера во
всемогущество логики не выдержала испытания штормом и волнами, сколько раз
повторяли они, что не сойдут с корабля, пока не постигнут до конца вечную
философию течений и светил, но достаточно им было разок попасть в передрягу,
достаточно было одному из них сгинуть в морской пучине, и их братство тут же
рассыпалось в прах, катастрофа сначала повергла их в оцепенение, потом они
заныли, по-бабьи расхныкались, и пришлось посылать за ними спасателей, а
кончилось тем, что они стали как все - вернулись на берег, образумились и
растворились в том самом "феодальном обществе", которое так безжалостно
осуждали; что осталось от них в моей памяти: мешанина из Востока и Запада,
пустая болтовня о свободе да еще их смехотворные повадки.
Какое-то время я еще следовал за ними, хоть мой интерес и поостыл, но
никаких путных снимков так и не вышло; про свою яхту, гниющую у причала,
незадачливые мореплаватели забыли, нет, хуже - сделали вид, что забыли, и
принялись жить-поживать и добра наживать; раньше, во время плавания, они так
любили позировать, а тут стали от меня прятаться, стали нервничать, чувствуя
на себе безумное око моего объектива; ах, как я ошибся, вообразив, будто они
особенные, будто они способны прожить жизнь, какой не бывало прежде; да, был