"Илья Масодов. Черти (про гражданскую войну) [F]" - читать интересную книгу автора

тоскуя о давящей инерции огромного тела Терентия, не дающей тому породить в
себе живое, рациональное осмысление. Грустные, налившиеся сливовой синевой
от голода, жены жались к Михею, заглядываясь в его просветленные глаза и
ласкали его безо всякого стыда, если уж люди детей кушать не стыдятся, рас-
суждал они, какой тут может быть стыд.
Нынешним летом жара не упала на деревню, на озере вывелись даже невесть
откуда лягушки, но никто на них не смотрел, кроме Михея Гвоздева, он пола-
гал, что лягушки, как мелкий скот, обладающий уже коллективным сознанием,
станут глашатаями будущей скотской власти и проводниками ее распоряжений.
"Станут квакать наперебой, никто и не разберет, чего новой власти требует-
ся", - мяукал он у плетня. Однако невежественные обрубки не верили высокой
идее неизбежного самопреобразования природы, они предпочитали жрать, пока
живы, и в начале лета озверели до того, что перерезали и порвали на мясо
продовольственный отряд, состоявший из одного комсомольца, двух жидкобородых
представителей сельской бедноты, одной идейной женщины с родинкой на лице и
двух тощих лошадей, одной сивой, второй чалой. Во время короткого боя был
также убит один из озеринцев, и боевые товарищи засолили его в большой кад-
ке, впрок. Увидев мясо комсомольца, завернутое в красноармейскую шинель, Ми-
хей Гвоздев осудил тупое безрассудство обрубков.
- Худа Советская власть, - мякотно сказал он, пробуя палкой костлявое
тело одного из представителей сельской бедноты, сваленное на телеге лицом
вниз. - Кожа да кости. А вас все равно расстреляют. Власть жрать нельзя.
- Ужто нельзя? - квакнул один безногий мужичок, подползший к телеге сни-
зу, да и вцепился желтыми зубами в босую ногу идейной женщины, потому что
она показалась ему помягше.
Тогда Михей засмеялся, чего еще никто не видел, смеялся он негромко, но
давился тяжестью своего смеха, и некоторые бывшие при том бабы окрестились в
испуге, поняв, что смех тот - апокалиптический. С тех пор, правда, прошел
месяц, однако никаких продотрядов больше не являлось, да и вообще местность
вконец обезлюдела, потому мальчик Карпуша, удивший на мостках прошлогоднюю
плотву, увидев Клаву и Петьку на полевой дороге, сперва подумал, что уснул и
они ему приснились. Сны Карпуши, впрочем, бывали обычно совсем иными: чаще
всего грезились ему стоящие в темноте люди, у которых будто что-то росло
вниз из лиц, то ли кривые бороды, то ли оборванные ступни ног, в темноте бы-
ло не разобрать, кроме того, видал он какие-то черноголовые грибы, пробивши-
еся на стволах сухих яблонь, и на стенах домов, да еще снилась ему девочка,
которую Терентий съел на пасху. Карпуша помнил, как она выскочила во двор,
без крика, как курица перепрыгивая брошенные на землю деревянные предметы:
недолаженную борону, тележье колесо, прохудившееся корыто. Терентий не мог
за ней поспеть на одной ноге, он взял с земли камень и убил им девочку изда-
ли, камень дал ей как раз по голове и она сразу споткнулась и упала, растя-
нувшись на земле, и из-под щеки у нее пошла кровь. Терентий подковылял к де-
вочке, взял за ногу и потащил в избу, на пороге стояла его жена Анна, в се-
ром платке, лицо ее было плохо видно Карпуше, но отчего-то казалось, будто у
Анны нету глаз, будто стерлись они, или уползли куда-то, а девочка покорно
ехала животом по земле, оставляя темный в сумерках след, веки ее были сомк-
нуты, а рот раскрыт, и длинные распущенные волосы волоклись следом, собирая
пыль на кровь. Карпуша запомнил лицо той девочки, и часто видел ее во сне,
только она ходила и на ней бывали какие-то темные пятна, всюду были темные
пятна в Карпушиных снах, они пугали его, и никак не мог он разобрать, что в