"Илья Масодов. Черти (про гражданскую войну) [F]" - читать интересную книгу автора

да-то пришел. Пока я еще не очень устала, я плохо сплю и мне снится почти
одно и то же, а если я по-настоящему устану и усну, то наверняка увижу ка-
менную церковь.
Чтобы не скучно было ждать настоящей усталости, Клава начала думать о
революции, хотя она плохо понимала, что это такое. Она вспоминала, что расс-
казывал ей Павел Максимович, но толком ничего не могла вспомнить. Ну ничего,
думала Клава, скоро я дойду до каменной церкви и узнаю что-нибудь. Она вери-
ла: смерть, которая шуршит в подсолнухах - она такая страшная и нечеловечес-
кая, что обязательно должна знать правду. Павел Максимович - тот не знал
правды, он даже не умел причинить Клаве настоящую боль, потому что не пони-
мал, где она есть. Клава решила, что Павел Максимович был, наверное, дурак,
что же за ум у человека, который не разбирается в боли. Вот Барановы - те
понимали, где боль, да не могли рассказать. И товарищ Свердлов, о котором
так жалел правый вяленый, он тоже понимал, что такое боль. Может, и Ленин
понимает, подумала Клава. Может, у него все-таки есть елда? Клава все шла и
шла, теперь чистым полем, в котором не было даже одиноких деревьев. Все небо
было видно ей, до самого горизонта, где звезды уходили прямо в траву. Через
то место, подумала Клава, на небо и забрались сверчки, их невыносимое журча-
ние слышно ей было повсюду, и в земле, под ногами, и в траве, и над головой,
словно сверчки остались единственными кроме Клавы жителями этого мира. Клава
даже слабо заплакала от одиночества, она подумала, что Михей Гвоздев был
последний живой человек, которого ей суждено было встретить, а мертвые всег-
да оставались для Клавы чужими, хоть она и привыкла с ними разговаривать.
Клава вспомнила маму, растерянную фигуру на пороге ее детской комнаты,
ее близорукое, ласковое лицо. "В домик играешь?" - спросила мама, и вопрос
этот теперь казался Клаве таким трогательным, жалким до слез. Мама ведь не
знала, что Клава забралась в шкаф от страха, она наивно думала, что обманула
дочку, как маленькую, скрыла от нее творившийся вокруг ужас. Бедная, милая
мама. Она на самом деле верила, будто все как-нибудь образуется, она просто
не знала, что ей иначе делать. А как мама побежала по вокзальной площади,
вспомнила Клава, как отупевшая от страха курица, она совершенно перестала
что-либо соображать, не понимала даже, куда бежит, и дурацкая смерть накрыла
ее, словно яблоко, которое случайно упало с ветки, да и стукнуло прямо по
голове, мама даже крикнуть не успела, так, нелепо семенящую с кожаным сакво-
яжиком, ее и сунуло в яму, раздавило, как картошку. Маму раздавило, как кар-
тошку, еще раз подумала Клава, мысль эта была отвратительной, гадкой, но
Клава никак не могла отделаться от нее. Маму раздавило, как картошку, думала
Клава, плача от ужаса. Мама - раздавленная картошка.
Когда жить дальше стало совершенно невыносимо, Клава сошла с дороги,
легла в траву и продолжала плакать, ворочаясь по земле. Ей казалось, что
сейчас она умрет. Но постепенно она затихла, обнаружив, что светает. От пла-
ча у Клавы сильно разболелось горло. Она села в траве и увидела каменную ко-
локольню, прямо над собой. Колокольня была высока и черна, потому что утрен-
ний свет начинался с другой ее стороны, он просвечивал окно колокольни наск-
возь, и в том высоком окне Клава заметила крупного мертвого попа, о котором
говорил Гвоздев, поп висел неподвижно в безветренном спокойствии готовящего-
ся дня, черный и вонючий. Вся трава под колокольней усеяна была маленькими
серенькими головками одуванчиков, но пуха они уже не имели: его снес ветер
из Клавиного сна.
Клава долго смотрела на гниющего попа, воздушные силы неба шли сейчас в