"Илья Масодов. Черти (про гражданскую войну) [F]" - читать интересную книгу автора

для Клавы какой-то необычной, сверхъестественной реальностью, словно весь
мир умер, и вместе с тем продолжал чувствовать своим мертвым телом дальше.
Клаву пугали вещи брата, на которые она натыкалась в доме, и больше всего -
его картины, он ведь увлекался живописью, рисовал пейзажи, картины висели в
его комнате и в одном из коридоров, по тому коридору Клава с тех пор перес-
тала ходить, она не хотела также брать в руки книги, которые читал брат, а
страшнее всего было ей, разумеется, на похоронах. Хоронили пустой гроб, по-
тому что тело брата осталось на земле, захваченной немцами. Пустой гроб
контрастно символизировал для Клавы ирреальность наступившего времени, когда
она увидела его, продолговатый зияющий ящик, завешенный траурной материей,
ей стало так же невыносимо страшно, как в ювелирной лавке, будто неожиданно
перед ней открылась вечно бывшая запертой дверь, дверь туда, куда еще никто
не ходил, в дикий сад, где живут существа из кошмарных снов. Такими сущест-
вами Клава представляла себе красных, собственно, красными у них должны были
быть только глаза, в остальном они должны были походить на людей, иногда,
впрочем, они снились Клаве со звериными головами: собачьими, козлиными, ба-
раньими или кошачьими. Клава спрашивала у матери - какие они, красные, но
мать отвечала, что это просто бандиты, распоясавшаяся чернь, но Клава не ве-
рила, она знала, что красных раньше не было, а бандиты были всегда, и если
армия отступает под их натиском, значит они сильны, сильнее людей, а когда
Таня рассказала Клаве, что красные не верят в Бога и разрушают церкви, стало
окончательно ясно - среди красных обязательно должны быть бесы, скотоголо-
вые, и потому Клава так боялась оставаться здесь, в городе, куда уже прони-
кает отвратительная сила тьмы.
- Я знаю, откуда вы пришли, - сказала Клава, поправив норовящий сползти
с колен саквояжик.
Они пришли из той трещины, что открылась во всем. В ювелирной лавке, во
влажных, миндальных глазах Жени, Клава впервые увидела зияющий простор поро-
дившей их бездны, после этого она порой забывала о своем страхе, но он неиз-
менно возвращался вновь, как навязчивый сон: на похоронах, у пустого гроба,
и возле кондитерской, когда Клава, стоя ботинкам в свежевыпавшем снегу, изо
всех сил запустила зубы в пахучий, дымящийся своей горячей свежестью крен-
дель, тут она увидела крупную женщину, стоящую у соседней лавки, в платке и
с воспаленно-красным лицом, у той женщины было что-то страшное на лице, не-
людское, она взмахнула рукой в рукавице, словно отгоняя осу, но никакой осы
не было, была зима, а потом женщина скривила рот, как от сильной боли в жи-
воте и сказала гадкое ругательство Клаве прямо в лицо, такое гадкое, что
Клава вырвала крендель изо рта и бросилась бежать, она бежала, по чистой
еще, белой улице, и плакала, слезы обжигали охваченные морозом щеки, она
неслась без оглядки, стараясь вообще не думать о том, почему женщина сказала
гадость, ибо за разгадкой этой тайны стоял все тот же ненавистный ужас, ко-
торый становился проклятием всей Клавиной жизни. Она прождала Валентина Сер-
геевича до темноты, но он не приходил, а Клава боялась зажечь свечку, она
хотела, чтобы с улицы казалось, будто за окном никто не живет, несколько раз
она подходила к двери, намереваясь уйти, ведь она помнила еще, в какой сто-
роне находится вокзал, а от него можно было бы найти и дом Марии Дмитриевны,
но каждый раз ей казалось, что снаружи за дверью кто-то ходит, и ей страшно
было открыть, в конце концов она села на кровать Валентина Сергеевича, выну-
ла из саквояжика свою игрушечную собачку Тобика и легла на бок, лицом к две-
ри, свернулась калачиком, прижав Тобика к лицу, и слезы сами потекли из Кла-