"Илья Масодов. Сладость твоих губ нежных ("Школа" #1)" - читать интересную книгу автора

тело ее и сознание - только рядовой кадровый материал, но в лице девочки
Надежда Васильевна заметила некую неординарную дикость, созданную не
чувством, а просто природным соединением черт, и решает, что в
надвигающемся великом празднике годовщины Социалистической Революции Катя
будет читать стихотворение, в то время как более сознательный
комсомольский элемент поднимет на фонарный столб торжественный красный
флаг.

Пальцы Кати ноют от множественных уколов иглы, к обеденному перерыву
они уже плохо подчиняются и шов идет неровно, материя не желает
стягиваться ниткой, а стремится лежать свободно и нетронуто. В ней, не
имеющей никакой собственной жизни, все же заключено еле заметное
равномерное тепло, едва касаешься ее кончиками пальцев, они немного
согреваются, и Катя считает это тепло принадлежащим тем незнакомым, но
хорошим женщинам, ударницам социалистического труда, которые соткали
материю на больших заводах из растительных стеблей, в каких, как известно,
вовсе нет тепла, только сырость, выступающая росой, и холод земляного
сока. Поэтому Кате жалко прокалывать материю иглой и стягивать нитками,
уязвляя таким образом простое существование добра, ей кажется, что по
нитке проходит для материи боль, и она стремится побыстрее закончить шов и
откусить. В швейном зале лежит обычно шуршащая тишина усердия, никто не
шепчется, только иглы протыкают ткань, посипывая втягиваются швы, иногда
глухо лопается откушенная кем-то нить. Зина сидит так, что Катя может ее
увидеть, немного скосив глаза, но самой Зине, чтобы увидеть Катю, нужно
повернуть голову, и она никогда не делает этого, ни разу за весь день.
Даже во время перерывов они не разговаривают, а когда Зина встречается с
Катей взглядом, лицо ее неподвижно, глаза холодны, и только губы совершают
небольшое движение, чуть приоткрываются, дышат и смыкаются вновь, и в этом
коротком движении содержится вся связь между ними, вся нечеловеческая,
животная нежность, влекущая их друг к другу.

Проходит день за днем, шов ложится ровнее, усталость становится
привычной, как голод, и Катя сама удивляется своей способности терпеть и
ко всему привыкать. Она привыкает и к ночным занятиям с Зиной, настолько,
что устраняется ее бережное удивление перед чужим телом, их игра грубеет,
в ход часто идут сложенные пальцы и зубы, остаются синяки, следы укусов и
царапины от ногтей. Однажды, вновь мучаясь и дергаясь в удушающем потоке,
падающем навстречу, как беспросветный дождь, Катя не видит и не слышит, а
только следит за функцией своего тела, сжимающегося и передавливающего
самое себя мягкой кровью, и растущее неистовство представляется ей черным
деревом, возносящимся из ее живота на бесконечную высоту, и на нем сидят
все птицы, и звери, и насекомые, даже рыб и червей вынесло на его ветви из
почвы, а людей на нем нет, и нет их на всей земле, одни кости в могилах, и
от такого знания Кате становится страшно и радостно. Потом, оставшись одна
и уже наполовину провалившись в давящий бессознательный туман, она
понимает, что это зло говорит с ней, это та, другая, слившаяся теперь с ее
душой в одно, уже не нуждается в словах, она дает Кате сразу свои чувства,
и уже не различишь, где чьи. Катя, свернувшаяся клубком на боку, сжимает
руками мятую наволочку, облизывает пахнущие Зиной губы и ощущает в себе
ту, другую, а та, другая, ощущает ее.