"Уильям Сомерсет Моэм. Безволосый Мексиканец" - читать интересную книгу автора

душу, свою честь, все, все, чем владею и что представляю собой; и в ту ночь,
когда она лежала у меня в объятьях, я открыл ей тайну заговора и назвал его
зачинщиков. Я кожей ощутил, как она вдруг насторожилась, почувствовал, как
вздрогнули ресницы, было что-то, сам не знаю что, может быть, холодная,
сухая ладонь, гладившая меня по лицу, но меня друг пронзило подозрение, и
сразу же вспомнилось, что предрекали карты: любовь, прекрасная брюнетка,
опасность, измена и смерть. Трижды предостерегли меня карты, а я им не внял.
Но виду я не подал. Она прижалась к моему сердцу и пролепетала, что это так
страшно, неужели и такой-то замешан? Я ответил, что да. Мне надо было
удостовериться. Понемножку, с бесконечной хитростью, между поцелуями, она
выманила у меня все подробности заговора, и теперь я знал наверняка, как
знаю, что вы сейчас тут сидите, что она - шпионка, шпионка президента,
подосланная, чтобы завлечь меня дьявольскими чарами и выведать у меня наши
секреты. И вот теперь мы все у нее в руках, и если она покинет это
помещение, можно не сомневаться, что через сутки никого из нас не будет в
живых. А я ее любил, любил; о, слова не в силах передать муку желаний,
сжигавших мое сердце! Такая любовь - не радость, это боль, но боль
восхитительная, которая слаще радости; небесное томление, которое, говорят,
переживают святые, когда их охватывает божественный экстаз. Я понимал, что
живая она не должна от меня уйти, и боялся, что, если промедлю, у меня может
не хватить храбрости.
- Я, пожалуй, посплю,-- сказала она мне.
- Спи, любовь моя,-- ответил я.
- Alma de mi caraz n,-- так она меня назвала - "душа моего сердца".
То были ее последние слова. Тяжелые ее веки, темные, как синий
виноград, и чуть в испарине, тяжелые ее веки сомкнулись, и скоро по
размеренному колыханию ее груди, соприкасающейся с моей, я убедился, что она
заснула. Ведь я ее любил, я не мог допустить, чтобы она испытала мучения;
да, она была шпионка, но сердце велело мне избавить ее от знания того, чему
предстояло свершиться. Странно, но я не питал к ней зла за то, что она
предательница; мне следовало бы ненавидеть ее за коварство, но я не мог, я
только чувствовал, что на душу мне снизошла ночь. Бедная, бедная. Я готов
был плакать от жалости. Я осторожно высвободил из-под нее руку, это была
левая рука, правая у меня была свободна, и приподнялся, опираясь на локоть.
Но она была так хороша, мне пришлось отвернуться, когда я со всей силой
полоснул ножом поперек ее прекрасного горла. Не пробудившись, она от сна
перешла в смерть.
Он замолчал, задумчиво глядя на четыре карты, которые все еще
дожидались своей очереди, лежа вверх рубашками.
- А на картах все это было. Ну почему я их не послушал? Нет, не хочу
на них смотреть. Будь они прокляты. Пусть убираются.
И от взмаха его руки вся колода разлетелась по полу.
- Я неверующий, а все же заказал по ней заупокойную службу.-- Он
откинулся, свернул сигарету и глубоко затянулся. Потом пожал плечами и
спросил: - Вы ведь, полковник говорил, писатель? Что вы пишете?
- Рассказы,-- ответил Эшенден.
- Детективные?
- Нет.
- Почему же? Я лично других не читаю. Если бы я был писателем, то
непременно писал бы детективы.