"Уильям Сомерсет Моэм. Вкусивший нирваны" - читать интересную книгу автора

которые я умудрился сделать, не хватало для покупки пожизненной ренты. Было
бы глупо пожертвовать всем ради того, чтобы вести приятную жизнь, и не
располагать деньгами, которые делали бы ее приятной. Я хотел иметь
собственный домик, служанку, которая вела бы хозяйство, и достаточно денег
на табак, приличную еду, иногда на книги, ну и еще что-нибудь на
непредвиденные расходы. Я точно знал, сколько мне нужно, и выяснилось, что
денег у меня как раз хватит для ренты на двадцать пять лет.
- Вам тогда было тридцать пять?
- Да. Она обеспечивала меня до шестидесяти. А в конце-то концов еще
вопрос, удастся ли дотянуть до шестидесяти. Очень многие умирают на шестом
десятке, да и вообще, когда человеку стукает шестьдесят, все лучшее у него
так или иначе позади.
- С другой стороны, нельзя же быть уверенным, что обязательно умрешь в
шестьдесят.
- Ну, не знаю. Все зависит от самого человека, верно?
- На вашем месте я бы остался в банке, пока не получил бы права на
пенсию.
- Мне было бы тогда сорок семь. Я был бы еще не настолько стар, чтобы
не получать удовольствия от моей жизни тут (мне ведь теперь уже больше, чем
сорок семь, и я наслаждаюсь ею точно так же), но я был бы уже не способен
испытывать ту радость, какую дает молодость. Понимаете, и в пятьдесят можно
получать от жизни не меньше удовольствия, чем в тридцать. Но оно другое. А я
хотел пожить идеальной жизнью, пока у меня еще оставалось достаточно энергии
и бодрости изведать ее со всей полнотой. Двадцать пят лет представлялись мне
долгим сроком. И за двадцать пять лет счастья, видимо, стоило заплатить
чем-то очень весомым. Я уже решил протянуть еще год и протянул, а тогда
объявил, что ухожу, подождал, чтобы мне выплатили пособие, тут же купил
ренту и приехал сюда.
- Ренту на двадцать пять лет?
- Совершенно верно.
- И вы ни разу не пожалели?
- Ни единого. Я уже получил за свои деньги сполна. А у меня еще десять
лет впереди. Согласитесь, после двадцати пяти лет абсолютного счастья
следует удовлетвориться и поставить точку.
- Может быть.
Он не сказал прямо, что сделает тогда, но его намерения были очевидны.
Примерно так все это уже мне рассказал мой друг, но когда я услышал историю
Уилсона из уст его самого, она обрела иное звучание. Я исподтишка покосился
на него. Все в нем выглядело заурядным. Никто, глядя на это вполне
обыкновенное, чопорное лицо, ни на секунду не заподозрил бы, что он способен
на разрыв с общепринятым. Я его не осуждал. Так странно он распорядился не
чьей-то, а собственной жизнью, и я не видел причин, почему он не мог
поступить с ней, как ему хотелось. И все же по спине у меня пробежала
холодная дрожь.
- Озябли? - Он улыбнулся. - Так пойдемте. Луна уже должна подняться
высоко.
Когда мы прощались, Уилсон спросил, не хочу ли я посмотреть его домик,
и два-три дня спустя, узнав, где он живет, я отправился к нему. Жил он в
крестьянской хижине посреди виноградника, довольно далеко от города и с
видом на море. У двери рос старый олеандр в полном цвету. Хижина вмещала две