"Франсуа Мориак. Мартышка" - читать интересную книгу автора

Правда, он несколько раз его встречал, вечно ходит без шляпы, прихрамывает
и опирается на красивую палку черного дерева. Должно быть, это из-под
одежды не видно, что он красный. А сам красный, как рыбки в аквариуме.
Сквозь задернутые занавески еще пробивался сумеречный свет. Мама будет
бродить в полях до самого ужина. Она всегда где-то бродит, если
рассердится. Вернется растрепанная, в забрызганном грязью платье, от нее
будет пахнуть потом. Как только встанут из-за стола, уйдет к себе в
спальню и ляжет в постель. До ужина еще долго, можно посидеть у
бабушкиного камелька. В комнату вошла фрейлейн - высокая, толстая, рыхлая
старуха. Она всегда находила какой-нибудь предлог, чтобы побыть с ними,
пока общий враг носится где-то по дорогам. Какие подать каштаны? Вареные
или жареные? Не надо ли сварить яичко для Гийу? Фрейлейн приносила в
бабушкину комнату запах лука и кухонного чада. Мнение хозяев она
спрашивала только для порядка: яйца для Гийу все равно были бы поданы к
обеду (с начала войны мальчика стали звать Гийу, потому что он, на свое
несчастье, был тезкой кайзера Вильгельма, или "кэзера", как произносила
бабушка).
И сразу разговор пошел о ней: "А она мне, значит, сказала: "У вас на
кухне грязно". А я ей говорю: "Уж извините, но на кухне хозяйка я..." Гийу
наблюдал за взрослыми: бабушка и папа, вытянув худые шеи, внимательно
слушали фрейлейн. Ему-то самому были совершенно не интересны такие
истории, он не чувствовал к другим людям ни ненависти, ни любви. Бабушка,
отец и фрейлейн создавали вокруг него зону безопасности, откуда мать
яростно старалась его извлечь, как хорек, нападающий на кролика,
забившегося в самую глубину норы. Ошеломленному, испуганному зверьку
волей-неволей приходилось выползать из своего спасительного убежища,
терпеть нападки рассвирепевшей женщины; он весь съеживался и покорно ждал,
когда пройдет гроза. Однако благодаря междоусобной войне, никогда не
затихавшей в доме, мальчик пользовался относительным покоем. Он прятался
за широкую спину фрейлейн, и старуха-австриячка простирала над ним
благодетельную сень своего грубоватого покровительства... Комната бабуси
представляла собой более надежное убежище, чем кухня, но безошибочное
чутье говорило мальчику, что не стоит слишком доверять бабушкиным ласкам
или словам. Одна только фрейлейн любила своего "цыпленочка", своего
"утеночка" неизменной, нерассуждающей материнской любовью. Она до сих пор
мыла его в ванне и терла намыленной перчаткой, не жалея своих шершавых,
заскорузлых рук.


Выбежав из подъезда, Поль свернула на тропинку, которая шла влево от
крыльца, и, никем не замеченная, вышла задами на узкую, почти всегда
пустынную дорогу. Она шла решительным мужским шагом, с какой-то странной
торопливостью, хотя ей никуда не нужно было спешить и некуда было идти. Но
быстрая ходьба помогала ей вникнуть в слова учителя, которые пересказала
свекровь, а в словах этих, несомненно, заключался намек на ее отношения с
прежним приходским священником.
Никогда не исчезавшую горечь сознания, что она сама виновата в своей
злосчастной судьбе, еще можно было бы перенести, если б в первые же годы
замужества на нее не обрушился незаслуженный позор; и теперь уже ничего
нельзя было сделать - в глазах всех она несла на себе клеймо не