"Франсуа Мориак. Клубок змей" - читать интересную книгу автора

душу восторгом: оказывается, я могу нравиться, пленять, взволновать
девичье сердце. Моя любовь, как мне казалось, сливалась с твоей любовью ко
мне. Впрочем, какое значение имели мои собственные переживания. Самым
важным была моя вера в твою любовь; я, как а зеркале, отражался в женской
душе, и, как видно, образ мой ее нисколько не отталкивал. Какое дивное
отдохновение! Все существо мое расцвело. Никогда мне не забыть, что твои
глаза растопили лед, сковывавший мою душу, и в ней забили животворные
родники чувств. Самые обыкновенные знаки нежного внимания, - пожатие руки,
цветок, хранимый в книге, восхищали меня, все было для меня так ново.
Только моей матери не доставалось ни единой крохи от этого пиршества
возрождения. Ведь я видел, как враждебно она относится к постепенно
созревавшему у меня замыслу, к моей мечте, которую я и сам считал
безумной. Я сердился, что она нисколько не разделяет моих восторгов.
"Разве ты не понимаешь, что тебя завлекают в сети? Это уж такие люди!" -
твердила она, не подозревая, что ее слова могли погубить беспредельную
радость, горевшую во мне от сознания, что я наконец любим. Есть на свете
девушка, которой я нравлюсь, и, может быть, она даже хочет выйти за меня
замуж: я верил в это, несмотря на подозрительность моей матери.
"Такие богатые, такие влиятельные люди! Что им за выгода породниться с
нашей семьей", - думал я. И я гневался на мать, почти ненавидел ее за то,
что она ставила под сомнение мое счастье.
Все же она собрала некоторые интересовавшие ее сведения, так как у нее
были связи в крупных банках. Как я ликовал, когда ей пришлось признать,
что фирма Фондодеж, несмотря на временные затруднения, пользуется большим
доверием и ей охотно дают кредит. "Они наживают бешеные деньги, но слишком
уж широко живут, - говорила мама. - Все уходит на лошадей, на экипажи да
на ливрейную челядь. Любят пускать пыль в глаза, не умеют беречь
денежки..."
Сведения, полученные из банков, окончательно уверили меня, что пришло
счастье. У меня было теперь доказательство бескорыстия твоих близких:
значит, они улыбаются мне только потому, что я приятен им; мне вдруг
показалось вполне естественным нравиться людям, веем без исключения. Нам с
тобой позволяли проводить вечера наедине, гулять в тенистых аллеях парка
вокруг казино. Как странно, что в начале жизни, когда человеку выпадает
немножко счастья, внутренний голос не предупреждает его, не говорит ему:
"Живи ты хоть до ста лет, не знать тебе иной радости, кроме вот этих
немногих часов. Наслаждайся же ими, выпей чашу счастья до дна, - больше
тебе уж ничего не достанется. Встретился на твоем пути родник счастья,
помни - это первый и последний. Утоли жажду раз и навсегда, больше тебе
пить не придется".
А я, наоборот, убеждал себя, что это только еще начало долгой
счастливой жизни, полной страстной любви, и я недостаточно ценил те
вечера, когда мы с тобой неподвижно сидели на садовой скамье под дремлющей
листвой.


Но ведь уже и тогда были некоторые тревожные признаки, только я не умел
их разгадать. Помнишь тот темный вечер, когда мы сидели на скамье у
поворота дорожки, что петлями идет в гору позади водолечебницы? Ты вдруг,
без всякой казалось бы причины, разрыдалась. Я помню запах твоих щечек, по