"Франсуа Мориак. Поцелуй прокаженному" - читать интересную книгу автора

деле рано скончавшаяся от чахотки мать. Сам он ее не помнил. Вот отец, тот
души в нем не чаял: Жан был слабым отражением его самого, его бледной тенью
в этом мире, где он осторожно прохаживался в домашних туфлях или возлежал на
кровати, благоухающей валерьянкой и эфиром. Старшая сестра господина Жерома,
тетка Жана, племянника терпеть не могла, однако она так обожала своего сына
Фернана Казенава, человека видного, председателя генерального совета
департамента, - она жила вместе с ним в Б., - что все остальные для нее как
бы не существовали, она их в упор не видела. И все же порой она снисходила
до Жана, так как, по ее расчетам, через племянника, обреченного на
холостяцкое прозябание и раннюю смерть, все состояние ее болезненного брата
должно перейти в руки Фернана. Перед взором Жана в единый миг предстала вся
его неприкаянная жизнь. Три года в коллеже он провел, ревниво скрывая свою
сердечную привязанность к приятелю Даниэлю Трази и аббату, преподавателю
риторики, которым было невдомек, что означает этот его взгляд - взгляд
побитой собаки.

Жан Пелуер открыл книгу Ницше на другой странице - это оказалось "По ту
сторону добра и зла" - и жадно впился глазами в высказывание под номером
260, где шла речь о двух типах морали: морали господ и морали рабов. Он
глядел на свое освещенное солнцем, желтое, как обычно, лицо и повторял слова
Ницше, проникаясь их смыслом, - порывами октябрьского ветра отзывались они в
его душе. На мгновение Жану показалось, что его вера вырвана с корнем,
подобно дубу. Разве не она в этот знойный день валяется у его ног? Нет и еще
раз нет! Дерево еще поддерживало его множеством своих корней. После
обрушившегося на него шквала Жан опять обретал в своем сердце любимую тень,
тайну, хоронящуюся под густой, вновь недвижной листвой. Жан осознал вдруг,
что религия для него прежде всего убежище. Ему, уродцу, лишившемуся матери,
она служила утешением. На алтаре обитал Тот, кто заменял Жану друзей,
которых у него отродясь не было, а на Богородицу перенес Жан преданность,
которая предназначалась матери по плоти. Душившие Жана признания изливались
в исповеди или в безмолвных молитвах в сумраке церкви, в ночной свежести
темного нефа. И тогда сосуд его сердца разбивался у невидимых ног. Если бы у
Жана были кудри, как у Даниэля Трази, которого с самого детства не
переставали ласкать женщины, стал бы он проводить свои дни среди старых дев
и служанок? Он был из рабов, на которых так ополчался Ницше. Об этом
свидетельствовала его невзрачная наружность, он носил на себе неизгладимую
печать проклятия. Казалось, он был создан для того, чтобы терпеть одно
поражение за другим, как, впрочем, и его отец, такой же набожный, как Жан,
но более подкованный в богословии, еще недавно штудировавший святого
Августина и святого Фому. Жана мало заботили догматы, религия была для него
лишь поводом излить свои чувства, тем не менее он восхищался отцом, искавшим
ей разумное обоснование. Жан всегда помнил слова, которые отец любил
повторять: "Без веры кем бы я стал?" Однако при всей своей вере он не мог в
обычный день пойти на мессу из боязни простудиться. По большим праздникам
его пускали в протопленную ризницу, откуда он, тепло закутанный, следил за
церемонией.
Жан Пелуер вышел из дома. Он снова, размахивая руками, шел по проходу
между глухими стенами под дружественной сенью безмолвных деревьев. Иногда
ему представлялось, что вера, поддерживавшая его на плаву, неожиданно
покинула его. И ничего, ничего не осталось. Подобный исход доставлял ему