"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

Матильда вспоминает пронзительные голоса, провопившие и эту угрозу, и
этот ответ, - они решили ее судьбу. Ибо едва она это услышала, как приняла
решение сесть в тот же десятичасовой.
Теперь уж поздно лгать себе. Дрожи пока нет - но тебе так зябко, что ты
убеждаешь себя, сама в это не веря, будто всему причиной ночной ветер и
ледяной пот на твоих членах. Ты сама устремилась к своему несчастью. Ты не
испытывала никакой нежности к этому старому человеку. Просто инстинкт крота
толкал тебя искать выход из твоего подчиненного положения. Самое худшее в
униженном состоянии, что оно заставляет нас рассматривать людей с точки
зрения извлечения из них выгоды, и мы доискиваемся только одного, каким
образом можно их использовать. Ты вглядывалась в каждого человека, в каждое
событие, переворачивая их, как карты, в надежде получить козырь. Ты толкала
каждую приоткрытую дверь, - пленница, ты вовсе не заботилась о том, ведет ли
она в поле или в пропасть. Разумеется, в то утро, когда под предлогом визита
к зубному врачу ты взяла билет второго класса до Бордо и уселась напротив
Фернана Казнава, ты даже не могла себе представить, что твои ухищрения
увенчаются успехом...

Матильда больше уже не сомневается - смертоносный ураган снова корежит
ее, сотрясает, пронизывает, буйствует, вырывая с корнем это молодое живучее
деревцо. Она вспоминает, как девочкой, когда у нее подымался жар, она
забавлялась, клацая зубами. Теперь она может предаваться этому вволю. Как
трясется кровать! В первый раз она не тряслась так сильно. Захваченная этим
циклоном, Матильда до странности отчетливо осознавала покой ночи вокруг
неподвластного ей тела. Она слышала в уснувшем и недосягаемом мире
беспокойное шевеление птиц, разбуженных луной. Слабый ветер едва покачивал
верхушки деревьев. Одна! Одна! Где отец, который присаживался к ней на
кровать, когда она болела в детстве, и неловкой рукой откидывал со лба
влажные волосы? При свете ночника он правил домашние задания, пока не
подходил час напоить ее травяным отваром. Мертвые не помогают умирать живым,
которых они любили. Она произнесла вслух имя Жана, своего брата, возможно,
еще не покинувшего сей мир. Ей следовало быть настойчивее, дознаться о нем,
пусть он и не ответил ни на одно ее письмо... Где затерялось это слабое
дитя? Озноб прекратился. Теперь ее затягивало в раскаленное горнило свирепой
лихорадки, она вся горела, как молодая сосенка. Ей виделся высушенный пляж,
пожираемый огненным небом, разложившийся труп, который волна то затопляла
пеной, то оставляла, чтобы снова накрыть, и, хотя лицо было чудовищно
изуродовано, она знала, что это лицо Жана, ее брата. Но ни к одному
человеку, кроме этого брата, она не взывала в бреду. Она никого не любила.
Ее никто не любил. Это тело, которое испепелит смерть, никогда не
испепелялось любовью. Забытье ласк не подготовило ее к вечному растворению.
Эта плоть гибла, так и не познав своей тайны.

IV

Чуть позже мать Казнав чиркнула спичкой, взглянула на часы, потом на
мгновение внимательно прислушалась не к предрассветной и задумчивой ночи, но
к дыханью обожаемого сына за перегородкой. После некоторой внутренней борьбы
она встала с постели, сунула распухшие ноги в шлепанцы и, облачась в
коричневый халат, зажав в кулаке свечу, вышла из комнаты. Вот она спускается