"Виктор Максимов. Сансара одного дня" - читать интересную книгу автора

Солнце не скупится. Тепло прокалывает насквозь мою кожу. Осколки стекла
на асфальте сверкают как бриллианты. Наверное, сейчас где-то в болотной
заводи испаряется гнилая вода, обнажая на черном песке слизистый ил с
белой каймой. И вонь...
Деревья такие банально зеленые. Как... Как Христос. Каждый листик похож
на Христа. Сейчас они дрожат от теплого ветра, но они знают, что придет
осень и они пожелтеют. Они ждут своего падения. Потом к деревьям подходят
дворники Пилаты и трусят их ветви, и листья падают на жухлую траву. Они
сгребают их в кучи и зажигают костер, который горит обычно не менее двух
тысяч лет. Потом снова приходит лето, и деревья опять зеленеют. А пока
стоит осень. Дует северный ветер и накрапывает дождь. И профессор
танатологии герр Фаустус надевает свой серый плащ и раскрывает свой серый
зонт... А вот и он, кстати. Сегодня его зовут Иван Матвеевич Сергеев. Он
как обычно проснулся, как обычно встал, как обычно застелил кровать, как
обычно поцеловал фотографию покойной жены, как обычно умылся и побрился,
как обычно позавтракал чашкой псевдокофе с утренней газетой и как обычно
вышел на прогулку. Иван Матвеевич идет по аллее, и тени деревьев пробегают
по нему своими узорами. Вскоре он оказывается у своей излюбленной скамейки
напротив детской площадки, садится и начинает как обычно разглядывать
копошащихся в песочнике карапузов. Иван Матвеевич смотрит на девочку
четырех лет, на ее смешные светлые кудряшки, на совочек в ее маленькой
руке, на беленькие трусики под ее задравшейся юбочкой, и умиление блуждает
по лицу пенсионера. Он как обычно начинает вспоминать свое собственное
детство, свои шалости и проказы, свои страхи и постижения истин, и доходит
до неизбежной мысли, что ему уже 72 года, что его уже "гроб, зевая, ждет",
а он за всю свою никчемную жизнь так и не убил ни одного человека, ни
молодого, ни старого, ни мужчину, ни женщину, раньше это ему как-то было
совсем не нужно, а сейчас он задумался, затосковал, возжелал, взалкал
своими чахлыми страстишками, и он снова смотрит на кудрявую девочку и
представляет, как ое подходит к ней, весело спрашивает ее, любит ли она
маму, папу, слшается ли их, хочет ли она, чтобы добрый дедушка угостил ее
мороженым, а потом... а потом... а потом Иван Матвеевич с досадой
бормочет: "Вот такая вот глупая жисть...", глубоко вздыхает и бредет той
же тенистой аллеей, бредет обратно домой...
Вода закипает. Я кидаю в чашку щепоть коричневых опилок и заливаю их
кипятком. Я стою и жду пока чай остынет, затем мне становится скучно и я
ложусь на пол. Я смотрю в потолок.
Я прслушиваюсь к самому себе и прощупываю свое состояние. У меня каждое
состояние имеет свое название. Я даже как-то сделал специальную схему
своих состояний. Сейчас у меня, по-моему, состояние "Будда". Совсем ничего
не хочется. Лучшее состояние для смерти. Взять бы сейчас и умереть... А
может все-таки чего-нибудь хочется? Женщину, например. Женщина... Слово
распадается на семь букв и чем-то абстрактным начинает обволакивать меня
ниже пупка. Женщина - это ведь тоже символ, тоже что-то, чего обычно
хочешь, когда этого у тебя нет. А когда есть? Когда я засыпал бок о бок с
женщиной, это давало мне уверенность в завтрашний день. Я знал, что
непременно проснусь, потому что рядом со мной есть то, что делает жизнь...
сложнее, что ли? Иногда я просыпался прямо ночью. Я тихонько вставал,
надевал наушники, включал токкату и фугу Баха и смотрел как она дышит. Ее
рот всегда был немножко приоткрыт, и выражение всего лица было таким