"Евгений Максимов. Южанин " - читать интересную книгу автора

Я бы не узнал о них так рано, если бы в сад отцовского дома, где я
подвергался пытке зазубривания катехизиса, не заглянула тройка моих друзей.
Среди них был и сын тестомеса Ив Брабо, имя которого я ношу на посту
бургомистра. ...Так, ваше поведение несносно! Милорд, отзовите ваших рубак
от кафедры! Куда, хамье! Ну, извини, дорогой, против солдат я ничего не
имел! Отче Амброз, извините за беспокойство. Сьеры, еще одно движение, и я
заколю почтеннейшего епископа насмерть!.. Прекрасно! именно такой тишины и
внимания я добивался...
Именно Брабо выманил меня к ограде и оглушил новостью, что в Обжорке
уморительно беснуется заезжий дурачок. Наставник мой давно спал, утомившись
моей скверной латынью, челяди видно не было. Грех было пропустить зрелище.
Обнявшись, мы ввалились в ночлежку, гудевшую, как Ноев ковчег, и принялись
глазеть. Плакала оборвашка у таганка, мужчины переглядывались; на нас,
хихикающих, пришикнул старикашка - ведь на коленях старшего монаха корчился
щуплый мальчуган в лохмотьях, поднявши к потолку зареванное личико. Ужасный
вопль содрогал горло ему. Монах гладил его по волосам, попутно объясняя
публике, что маленький Стефан имеет очередное видение - сам Христос в сером
плаще пилигрима с бедным посохом наставляет детское сердце на путь. И на
какой путь, сьеры!
Мы поразевали рты и охладели до костей: бедный сверчок вопил о
Крестовом походе. О Гробе Господнем; о венцах башен Иерусалима, прободивших
свирепые небеса; о саде, где плакал Бог. О сарацинских псах, вцепившихся в
горло Святой земли; об огнедышащем идоле Магомете и христианских скелетах в
ржавых латах, что дремлют, неотмщенные, в песках...
А молодой монах кивал, повторяя: "Истинная правда!"
Кто-то смеялся, кто-то сомневался, кто-то хлебал одонки из супного
котла, а мы, трое охломонов, уже слышали хриплый рев рыцарского рога.
Провались в тартарары, надутый князек! Если мне и сияет вдали золотой лев
рыцарства, то только ради Иерусалима!
Пока я приосанивался, обещал взять Брабо в знаменосцы и принимал
героическое выражение лица, наш мальчик утих и, обливаясь потом, замер, как
лягушка во льду.
Ангелы вынесли нас на воздух из клоповника. Одуревшие, мы поняли одно:
скоро наш духовидец будет проповедовать на паперти собора с разрешения,
естественно, властей; скоро в нашем городке во всю прогремят призывы к
походу, которого еще не видели.
Ох, какая тогда была весна, сьеры! Ветра, дрожа, мчались над башнями и
крышами, как свора гончих; всюду яркость, цветение, сок - самая пора для
чуда.
Когда мы, нагулявшись и подравшись сгоряча с мастеровыми, расстались,
наши макушки скребли небосклон, а под рубахами прыгали в нетерпении сердца,
как холодные рыбины. Дома я был выдран батюшкой за побег и заклеймен
прозвищем "босяк" и "позор моих седин", потом получил затрещину от матери за
разбитую губу и грязный камзол, да еще ночью меня поймали за вороватой
примеркой отцовских шпор, что хранились в нашем доме, как реликвия. Грехов
на мне было, как блох. Неделю меня держали взаперти, но я не унывал - я
горел.
Я бредил по ночам садом, где плакал Бог. На мне висели двадцать
сарацинов с кривыми мечами и кораном за пазухой. Я дрался как лев двуручным
мечом и погибал с розовой улыбкой на устах, но погибал ненадолго, чтобы