"Антон Семенович Макаренко. Марш 30-го года (Восьмитомник, т.2)" - читать интересную книгу автора

В огромной спальне Транспортной школы притихли. Дело безобразное: у
товарища украли последние деньги, да еще во время похода, которого так
долго ждали и на который так много было надежд. Назвать прямо перед всеми
фамилию подозреваемого было трудно: слишком уж тяжелое оскорбление.
Четверо дневальных вышли вперед.
- Я денег этих не брал.
Так сказал каждый. Так сказал и Грунский.
В спальне было тихо. Все чувствовали себя подавленными.
Тогда попросил слово Фомичев и сказал:
- Первый отряд уверен, что деньги взял Грунский.
Еще тише стало в спальне.
Я спросил:
- А доказательства?
- Доказательств нет, но мы уверены.
Грунский вдруг заплакал.
- Я могу свои отдать деньги, но денег я не брал.
Никто ничего не прибавил, так и разошлись. Я выдал Волчку новые пять
рублей.
В Москве и на обратном пути Грунский был оживлен и доволен, но я
заметил, что тратит он гораздо больше, чем было ему по карману: его
финансовые дела были мне известны. Он покупал конфету, молоко, мороженное
и в особенности кутил на станциях: на каждой остановке можно было видеть
на подножке вагона Грунского, торгующего у бабы или мальчишки какую-нибудь
снедь.
Я поручил нескольким коммунарам запомнить кое-какие его покупки. Как
только мы приехали в коммуну, я собрал совет командиров и попросил
Грунского обьяснить некоторые арифметические неувязки. Грунский быстро
запутался в цифрах. Выходило, что денег истрачено было им гораздо больше,
чем допускалось наличием. Пришлось ему перестраивать защиту и придумывать
небылицы о присланных какой-то родственницей в письме пяти рублях. Но это
было уже безнадежно.
И пришлось Грунскому опустить свою белокурую голову и сказать:
- Это я взял деньги Волчка.
Среди командиров только Редько нашел слова для возмущения:
- Как же ты гад, взял? Тебе ж говорили, а ты еще и плакал, а потом на
глазах у всех молоком заливался!
Общее собрание в тот день было похоже на траурное заседание. Грунский
кое-как вышел на середину. Председатель только и нашелся спросить его:
- Как же ты?
Но ни у председателя не нашлось больше вопросов, ни у Грунского - что
отвечать.
- Кто выскажется?
Тогда вышел к середине Похожай и сказал Грунскому в глаза:
- Сявка!
И только тогда заплакал Грунский по-настоящему, а председатель сказал:
- Обьявляю собрание закрытым.
С тех пор прошло больше года. Грунский, как и прежде, носит по коммуне
свою белокурую красивую голову, всегда он в меру оживлен и весел, всегда
вежлив и прекрасно настроен, и никогда не один коммунар не напомнит
Грунскому о московском случае. Но ни на одном собрании никто не назвал