"Антон Семенович Макаренко. Максим Горький в моей жизни (Восьмитомник, т.4)" - читать интересную книгу автора

чувствами, но в общем мы редко видели их, большей частью видели только их
лошадей, их кучеров, мелькающие спицы их экипажей да еще пыль, которую они
поднимали. И жизни господ мы не знали, даже жизнь их лакеев и кучеров была
для нас далекой, непонятной, "высшей" жизнью, такой же недоступной, как и
та дорога, на обочинах которой мы копошились.
Мы привыкли к мысли, что обочина для нас неизбежна, что все проблемы
жизни заключаются в том лишнем гроше, который нам удается заработать или
выпросить. В общем, это была мерзкая жизнь, и наибольшей мерзостью в ней
был конечно так называемый кусок хлеба. Это была та жизнь, которую мы
научились по-настоящему ненавидеть только теперь, после Октября, несмотря
даже на то, что "кусок хлеба" в первые годы революции часто бывал
недоступной роскошью. Мы не умели ненавидеть и господ, мелькавших на
дороге жизни, может быть, потому, что верили ва их фатальную
необходимость.
И вдруг на этой самой фешенебельной, прямой и гладкой дороге замаячил
Челкаш. Его не стесняли никакие фатализмы, обычаи и правила, его не
связывала никакая мода. "Он был в старых вытертых плисовых штанах, в
грязной ситцевой рубахе с разорванным воротом, открывавшем его сухие и
угловатые кости, обтянутые коричневой кожей".
И вот этот грязный оборванец, пьяница и вор обратился к нам с короткой
речью и... назвал нашу жизнь гнусной. А когда мы швырнули в его голову
камнем, он вывернул карманы и бросил нам все наворованные деньги, бросил
потому, что презирал нас больше денег. И только тогда мы поняли, что наша
жизнь действительно гнусная, что вся наша история сплошная мерзость и что
пьяницы и воры имеют право называть нас нищими и высокомерно швырять нам
наворованные деньги. Челкаш прошел мимо нас в блеске неожиданной молнии, и
мы знали, что это идет тот, кто носит задорное, гневное и уверенно близкое
нам имя: Максим Горький.
Так началось новое мое сознание гражданина. Я не могу отделить его от
имени Горького, и вместе со мной так чувствуют многие. На моих глазах
задрожали вековые ночи Российской империи и неуверенно запутались вдруг
старые испытанные человеческие пути.
И тот же чудесный бродяга, так мило показавший нам гнусность нашей
жизни, тот же широконосый Максим Горький делался не только нашим укором,
но и нашей радостью, когда весело и страстно сказал:
- Буря. Скоро грянет буря.
И буря действительно грянула. Российская история вдруг пошла вихрем,
по-новому закопошились Гаврилы, и уже трудно стало различать, где дорога,
а где обочина. Господские экипажи заспешили в разные стороны, заметались
за ними волны пыли, а скоро к ним прибавились и дымные волны пожарищ.
Тысячами встали новые люди, так мало похожие на Гаврил, и впереди них были
великаны, каких еще не
знала наша история. Ударил вдруг по нашей земле целым скопом раздирающих
молний 1905 год. Очень много интересных вещей полетело вдруг к черту в
этой грозе; полетели "обожаемые государи" и "верные наши подданные",
могильный покой и затхлость многих медвежьих углов, графы Салиасы и князья
Волконские. Как туман, начало расползаться и исчезать квалифицированное
невежество Гаврил. Пыльный занавес дворянского великолепия тоже заходил
под ветром, и мы увидели, что есть большая человеческая культура и большая
история. Мы уже не рылись в библиотечном шкафу, теперь новые книги