"Антон Семенович Макаренко. Максим Горький в моей жизни (Восьмитомник, т.4)" - читать интересную книгу автора

- Какую сволочь? - спросил я.
- Да вот всех, кто за это отвечает.
"На дне" прежде всего вызывает мысль об ответственности, иначе говоря,
мысль об революции. "Сволочи" ощущаются в пьесе как живые образы.
Вероятно, для меня это яснее, чем для многих людей, потому что вся моя
последующая жизнь была посвящена тем людям, которые в старом мире
обязательно кончали бы в ночлежке. А в новом мире... здесь невозможно
никакое сравнение. В новом мире лучшие деятели страны, за которыми идут
миллионы, приезжают в коммуну им. Дзержинского, бывшие кандидаты в
ночлежку показываюи им производственные дворцы, пронизанные солнцем и
счастьем спальни, гектары цветников и оранжереи, плутовато-дружески щурят
глаза в улыбке и говорят:
- А знаете что, Павел Петрович?#3 Мы эту хризантему вам в машину
поставим, честное слово, поставим. А только дома вы ее поливайте.
- Убирайтесь вы с вашей хризантемой, есть у меня время поливать...
- Э, нет, - возмущается уже несколько голосов, - раз вы к нам приехали,
так слушайтесь. Понимаете, дисциплина...
Но так получается теперь, когда ответственность "общества" реализована
в приговоре революции. А тогда получалось иначе. Предреволюционное
мещанство хотело видеть в пьесе только босяков, бытовую картину,
транспарант для умиления и точку отправления для житейской мудрости и для
молитвы: "Благодарю тебя, господи, что я не такой, как они". Самое слово
"босяки" сделалось удобным щитом для закрывания глаз на истинную сущность
горьковской трагедии, ибо в этом слове заключается некоторое целительное
средство, в нем чувствуется осуждение и отграничение...
Максим Горький сделался для меня не только писателем, но и учителем
жизни. А я был просто "народным учителем", и в моей работе нельзя было
обойтись без Максима Горького. В железнодорожной школе, где я
учительствовал, воздух был несравненно чище, чем в других местах; рабочее,
настоящее пролетарское общество крепко держало школу в своих руках, и
"Союз русского народа" боялся к ней приближаться. Из этой школы вышло
много большевиков#4.
И для меня и для моих учеников Максим Горький был организатором
марксистского мироощущения. Если понимание истории приходило к нам по
другим путям, по путям большевистской пропаганды и ре-
волюционных событий, по путям нашего бытия в особенности, то Горький учил
нас ощущать эту историю, заражал нас ненавистью и страстью и еще большим
уверенным оптимизмом, большой радостью требования: "Пусть сильнее грянет
буря!"
Человеческий и писательский путь Горького был для нас еще и образцом
поведения. В Горьком мы видели какие-то кусочки самих себя, может быть,
даже бессознательно мы видели в нем прорыв нашего брата в недоступную для
нас до сих пор большую культуру. За ним нужно было броситься всем, чтобы
закрепить и расширить победу. И многие бросились, и многие помогли
Горькому...
Бросился, конечно, и я. Мне казалось некоторое время, что это можно
сделать только в форме литературной работы. В 1914 г. я написал рассказ
под названием "Глупый день"#5 и послал Горькому. В рассказе я изобразил
действительное событие: поп ревнует жену к учителю, и жена и учитель
боятся попа; но попа заставляют служить молебен по случаю открытия "Сюза