"К.Мечик-Бланк. Возвращение (Нева. 1999/12) " - читать интересную книгу автора

Пока не видят родители, ты снимаешь оба носка. "Смотри, - говоришь ты
с гордостью, - у меня красивые ноги. Папа сказал, что у женщины должны быть
узкие щиколотки".
Твоя мать, Элико Семеновна, - красавица, элегантная и кокетливая. Ей
даже немолодой возраст к лицу. Она знает, что грузинкам идет все черное, и
обычно носит черные платья. Черное каракулевое манто. Черные замшевые
полусапожки. И только помада на губах - ярко-красная.
Маша похожа на маму, и всем ясно, что она станет такой же красавицей.
На ней хоть и искусственная, но тоже каракулевая шубка, подпоясанная
кожаным ремешком, полусапожки, отороченные мехом. Она отличается от обычных
девочек. У нее нет косичек. Она не ходит в брюках. Не шалит и не балуется.
Дома мне ставят ее в пример: "Посмотри, какая Маша интеллигентная и
воспитанная. Всегда здоровается со взрослыми, уступает дорогу, не шумит, не
прыгает, не лазает по деревьям". Маше ставят в пример меня: я правильно
держу столовую ложку, умею шить куклам одежду и играю на рояле.
Но у Маши есть неоспоримое достоинство передо мной: она невероятно,
чрезвычайно талантлива. Через много лет в воспоминаниях Лидии Чуковской мне
попадется письмо Анны Ахматовой, где есть такие строки:
Вчера Пантелеев показывал мне свою невероятную девочку. Я в жизни моей
не видела ничего подобного. Показывая (передразнивая) пьянеющую эстонку,
она отчетливо произносила какие-то эстонские звуки и наполнила комнату
чем-то эстонским.
Я прекрасно помню этот Машин "номер". Он называется "Эстонка в кафе".
Машин талант демонстрируется отдыхающим в Доме творчества. Комната
маленькая, людей некуда сажать. Мне разрешается сидеть на письменном столе
Алексея Ивановича.
Я не могу оторвать глаз от Маши. Только что она стояла у стены и,
потупив глаза, робко здоровалась с гостями, а сейчас в воображаемом
эстонском кафе, закинув ногу на ногу, сидит раскрепощенная женщина. Изящным
жестом она снимает перчатку с руки, берет в руки воображаемый бокал,
закуривает воображаемую сигарету, пьянеет, кокетничает с официантом. Номер
короткий - минут пять, не больше. Таких номеров несколько: пародии на
Алексея Ивановича, бабушку, маму. Безупречный грузинский акцент.
Зрители приходят в восторг. Аплодируют. Польщенные Элико и Алексей
Иванович спрашивают девятилетнюю Машу: "Машенька, хочешь что-нибудь?" -
"Да, - тихо отвечаешь ты, - можно мне тоже сесть на письменный стол?"
Когда я переезжаю в Ленинград, мы ездим с тобой и Элико Семеновной на
выходные в Комарове к Алексею Ивановичу. И все как прежде: прогулки,
буриме, лимонад. Мы возвращаемся в битком набитой электричке, разморенные
от жары и черносливового запаха лыж. А потом холодные трамваи развозят нас
в разные концы города.
"Ксанчик, ты должна сделать дырочки в ушах, тебе пойдут серьги, -
говорит Элико, показывая нам с Машей шкатулку со своими драгоценностями. -
Но, запомни, носить надо только серебро".
У Пантелеевых самый элегантный дом. Единственное украшение его -
черные кувшины, похожие на хозяйку дома. Меня кладут спать в алькове. Это
уголок Элико. На полках, вокруг тахты, стоят альбомы по искусству. Маша
спит в соседней комнате. Нам строго-настрого запрещено шушукаться ночью.
Утром нам дают синие пластмассовые чашечки с кефиром. Он розовый с
клубничным привкусом. Теперь-то я знаю, что это йогурт. Элико сама его