"Юрий Медведев. Яко Вертоград во цветении" - читать интересную книгу автора

терзала у костра...
Расположились мы удобно, под навесом скалы, в палатке, машину мою
укрыли тентом. С питанием проблем не было, баранины наелись всласть,
добывали мясо у чабанов. Пройдешь часа три пешочком вдоль бережка в сторону
гор - глядь, забелели среди деревьев три юрты, владенья старика Шамкена и
сына его Ануара. Мы легко вошли в доверие к Шамкену: снабжали батарейками к
радиоприемнику, копченой форелью, а главное, водочкой, ее мы привозили из
Чилика, за что и получали свежую баранину от Шамкена и косые взгляды от его
супруги.
Казахи народ предельно честный, искренний, стеснительный, не торговый.
Вы хоть раз видели торгаша-казаха на московских рынках? То-то и оно.
Предельно честные - и сломленные внутренне, как и мы, русаки. В двадцатые
годы, да и в тридцатые тоже, добрую половину казахов уморили голодом,
раскулачили, перестреляли. Самые догадливые отночевали в Китай, тем и
спаслись. До сих пор не могут бедолаги-казахи прийти в себя от таких
потрясений. В общем, взгляды косые старухи Шамкевовой тоже понять можно...
Теперь поинтересуйтесь: как же это я, сын почтенных родителей,
выпускник МГИМО, спец по африканским культурам, знающий четыре языка,
оказался вдруг на задворках империи российской, дабы, укрываясь как тать,
мыть песочек в самодельном лотке и складывать добычу в нору, специально
выдолбленную ломиком в расщелине черной скалы?
Говорят, судьба играет человеком. Раньше над подобными банальностями я
посмеивался, твердо усвоив: судьбу я выстраиваю сам. Плавание, теннис,
сердечные отношения только с отпрысками сильных мира сего, вычисление
невесты из роскошных квартир Кунцева, или, как мы выражались, Царского
села, - так вел я линию судьбы. И представьте, преуспел во всем: и в МИД
распределился в нужный отдел, и Африка светила годика через полтора, и
невестушка, внучка самого Бурлаги, деньги выклянчила у деда на будущее наше
кооперативное жилище с видом на Кремль. Но что еще важней, в теннис играл я
не с кем-нибудь, а с Гранд-Игорьком, как звали его в институте, единственным
сыном Щелкачева, а Щелкачев тогда был сани знаете кто. Все гаишники
московские машине Гранд-Игорька честь отдавали, что-нибудь еще надо
добавлять?
Я выстраивал сам свою судьбу до того безоблачного дня, пока не сел
рядом со Щелкачевым-младшим в его "вольво" и мы не заторопились в Барвиху
постучать на корте, взбодриться перед вечерним приемом в испанском
посольстве. Газуем, как водится, по Тверскому - и надо же так: выныривает
впереди из придорожных кустов проклятый пудель, перелетает дорогу, стервец,
а вослед выстреливается полная дама в розовом хитоне - и... хрясть телесами
об наш радиатор, не успел Гранд мой затормозить. Сползла с капота и рухнула
на асфальт.
- Отвезем в больницу! - кричу я Гранду и порываюсь выскочить, помочь
пострадавшей.
- Сиди! - осадил меня он, мигом дверцу рванул, несчастную толстуху на
траву отволок, а сам показывает мне рукою: машину, мол, вправо к обочине
подай, не то "пробка" весь бульвар к черту перекроет. Я, конечно, пересел к
рулю,
отогнал "вольво" к тротуару - и тут плюхается справа на сиденье Гранд.
- Жива-здорова, - спокойно этак цедит, - очухалась, минут через пять
сама встанет. Двигай в Барвиху, руки у меня трясутся, переволновался.